Сережа как язык проглотил. Он сидел рядом с Санькой, низко опустив голову, и молчал.
– Да не-е… Саша, не может быть! Ты ошибся! – скривив губы, рассмеялся Роман Григорьевич. – Сережа мой и мышь застрелить не сможет! Это какая-то ошибка…
– Ничего не ошибка, – спустился пониже Санька. – Вон, отец Василий может подтвердить. Он священник, врать не станет.
– Это правда? – одновременно выпучили глаза Роман и Макарыч. – Батюшка, это правда?!
Священник кивнул и повернулся к Саньке:
– Ты же его простил… во имя Христово. Зачем старое поминаешь?
– А я и не говорю, что к нему что-то имею, – пожал плечами Санька и спустился еще ниже. – Просто я понять не могу… Зачем? Вот сколько мы уже вместе, и я за ним наблюдаю, – лейтенант повернулся к поникшему Якубову-младшему, – а все понять не могу, почему он на это пошел…
Воцарилась мертвая тишина. Отец Василий смотрел, как сжимаются и разжимаются округлые, красные от жара и напряжения кулаки Андрея Макаровича, и боялся только одного, что тот кинется на Сережу – удержать этого отлитого, судя по весу, из чугуна человека было непросто. Но рубоповец был слишком шокирован; он не верил, что такое возможно…
– Ты же нормальный пацан, – продолжил Санька и спустился еще ниже, к самому полу, – выдержать этот жар он явно не мог. – Не сказать, чтобы крутой, не бандит и даже не хулиган… А на мокрое дело пошел.
– Ну-ка, отвечай, когда тебе предъявляют! – снова затянул свою отцовскую «песнь» Роман Григорьевич. – Я тебя чему учил?!
Отец Василий посмотрел на растерянного Якубова-старшего и вдруг подумал, что вряд ли «яблочко» упало так уж далеко от «яблони» и вряд ли когда-нибудь сам Роман был действительно крутым парнем и жил по понятиям… Ну, отсидел два-три раза, ну, дело свое умом да талантом наладить сумел, но чтобы таким крутым был, какого перед сыном из себя корчит? Вряд ли, не тот у человека калибр. Будь он действительно жестким и крутым, не предавала бы его собственная охрана с такой легкостью… Может, потому Роман и с пацана своего требует того, чего сам никогда не мог…
– Я не хотел, – сглотнул Сережа и придвинулся к совершенно окаменевшему от напряжения Пасюку, подальше от папеньки. – Меня Шнобель заставил…
– Кто?! – хором переспросили все. – Шнобель?!
Шнобель в уголовных кругах был фигурой известной, но, прямо скажем, мелковатой. Вряд ли у кого в Усть-Кудеяре было столько же отсидок, сколько у этого престарелого налетчика. Но ни авторитета, ни денег, ни даже характера у Шнобеля никогда не было – пустой, легковесный человек.
– Он сказал, что от ОБНОНа меня отмажет… – всхлипнул Сережа и, уже не скрываясь, заплакал. – Сказал, что с Мещеряковым поговорит, чтобы меня не дергали…
– Мещеряков? – озадачился Роман. – Это кто такой?
– Начальник ОБНОНа, – сурово пояснил Макарыч. – Че ты не понял? Он же ясно сказал!
– А какое дело начальнику ОБНОНа до моего сына? – испугался Якубов-старший.
– А при том! – взревел Макарыч. – Ты что, до сих пор не знаешь, что твой сынуля на ментов подсадной уткой работает? Да-да, на нас, на ментов! Ты не ослышался!
Роман Григорьевич схватился за сердце и, цепляясь за полки, пополз прочь из сауны. Священник с укоризной посмотрел на Саньку, и тот виновато пожал плечами, мол, извините, я не подумал, что так выйдет…
* * *
Проблемы начались, когда Роман Григорьевич посидел в раздевалке и очухался. Новость почти отрезвила его, но именно, что почти…
– Я тебе сколько раз говорил: с мусорами не вяжись! – орал он на замотанного в простыню мокрого то ли от жара, то ли от страха двадцатидвухлетнего сына.
– Я не хотел! – пискляво защищался Сережа. – Они меня заставили!
Потом пошел слезливый рассказ про какие-то папины деньги, угнанную по пьяному делу машину, первый контакт с ментами… Отец Василий только качал головой, переглядывался с Санькой да следил, чтобы в разборки не вмешался Андрей Макарович – тот беспрерывно сновал вокруг якубовского отпрыска и явно ждал момента, когда тот ляпнет что-нибудь лишнее и можно будет с легким сердцем сунуть ему в челюсть.
Заслышав шум, в раздевалку нет-нет, да и заглядывала Евгения, но вмешаться пока не решалась. Так что когда Макарыч все-таки ударил, а Роман вцепился в своего бывшего школьного друга, а потом на протяжении последующих двадцати трех лет заклятого врага, все были к этому готовы.
Санька и священник насели на Макарыча, Евгения – на Романа, а Катерина, дождавшись момента, ловко и стремительно выдернула из свалки старшего братишку, и через четверть часа все помаленьку угомонились.
– Не надо было нам коньяк в таких количествах потреблять, – покачал головой отец Василий. – Что ни говори, а дьявольское это зелье!
Но его не слушали. Утирал скупую отцовскую слезу Роман Григорьевич, а Санька яростно и почему-то шепотом убеждал в чем-то своего бывшего шефа.
– Ладно, Роман, не обижайся на меня, – с виноватым видом похлопал местечкового мафиози по плечу бывший рубоповец. – Со мной такое бывает…
– Я не обижаюсь, – всхлипнул Роман. – Просто я уже ничего не понимаю!
– Я, честно сказать, тоже, – вздохнул Макарыч. – Пошли еще по одной примем…
– Подождите, Андрей Макарович, – остановил крестного отца Санька. – Я думаю, Шнобеля надо колоть.
Макарыч тяжело, с явным напрягом задумался, но коньячные пары уже не были столь сильны, и он смог додумать эту мысль до логического конца.
– Согласен, – кивнул он. – Прям сейчас поедем?
– Нет, – покачал головой отец Василий. – Такие дела с пьяных глаз не делаются. Да и где его искать?
– Я знаю, где, – самоуверенно заявил Макарыч. – А насчет пьяных глаз ты прав. Санька! Сколько там времени?
– Двадцать тридцать, – глянул на свои дешевые электронные часы лейтенант.
– Значит, так, – рубанул воздух ладонью майор милиции. – Ссоры отложить, семейные сопли в сторону. В три пятнадцать подъем. Всем выспаться и быть к этому времени трезвыми, как стеклышко! Приказ ясен?
Священник посмотрел на мужиков и понял, что это возможно: к трем они все должны были проспаться.
– Принимается, – кивнул он, поднял со скамейки пропыленную за несколько последних дней рясу и, как был, в простыне, вышел в бар. – Олюшка-а! Бери Мишаньку, и пошли спать, мне завтра рано вставать…
– Мишанька давно спит и нам с тобою того же желает, – улыбнулась попадья.
* * *
Отец Василий на жизнь не жаловался, но, когда супруга привела его в давно подготовленную гостевую комнату, покачал головой: такой кровати, которая здесь полагалась гостям, у него и для себя-то не было. Он отдал рясу, подрясник и все прочее Ольге, поцеловал сына в пухлую, пахнущую молоком щечку и, скинув влажную банную простыню, забрался под одеяло. Это было здорово.
