Получил толстенный том, поискал «Салтычиху», нашел.
Статья была такого содержания:
«Салтычиха — настоящее имя Салтыкова Дарья Николаевна
[1]
. Вдова гвардии ротмистра, богатая помещица Московской,
Вологодской и Костромской губерний. В течение 7 лет (1756–1762) замучила до
смерти 139 человек, преимущественно светловолосых женщин и девочек. Запарывала
или забивала жертв до смерти, обливала кипятком, жгла утюгом, подпаливала
волосы. Припадки изуверской жестокости стали случаться с С. после того, как ее
бросил любовник, капитан Николай Тютчев, дед выдающегося поэта Ф.Тютчева. Сначала
С. пыталась убить капитана и его молодую жену, а когда супруги спаслись
бегством, стала срывать злобу на своих беззащитных слугах. Крепостные пробовали
жаловаться, но С. откупалась от властей взятками. Наконец в 1762 г. двое
крестьян, у которых она убила жен, добрались до самой императрицы, и та велела
Юстиц-коллегии произвести строгое расследование, продолжавшееся 6 лет. Суд
приговорил злодейку к смертной казни и конфискации всего имущества. Однако С.
успела спрятать сундуки с золотом и не выдала местонахождение клада даже под
пыткой. Екатерина Вторая сочла, что подобной «монстре» быстрой казни будет мало
и постановила: «1. Лишить ее
[2]
дворянского звания и запретить
во всей нашей империи, чтоб она никогда никем не была именована названием рода
ни отца своего, ни мужа. 2. Приказать в Москве вывести ее на площадь и
приковать к столбу и прицепить на шею лист с надписью большими словами:
«Мучительница и душегубица». 3. Когда выстоит час она на сем поносительном
зрелище, то, заключа в железы, отвести в один из женских монастырей,
находящийся в Белом или Земляном городе, и там подле которой ни есть церкви
посадить в нарочно сделанную подземную тюрьму, в которой по смерть ее содержать
таким образом, чтобы она ниоткуда в ней света не имела». Кроме того, С. была
сочтена недостойной считаться особой «милосердечного» пола, вследствие чего
постановили впредь именовать «сие чудовище мущиною». Была заключена в подземную
тюрьму Иоанно-Предтеченского девичьего монастыря, где сидела в особом подвале,
на долгие годы превратившись в одну из московских достопримечательностей.
Родила ребенка от караульного солдата, однако снисхождения этим не заслужила.
Впрочем, за все тридцать с лишним лет заключения, вплоть до самой смерти, С. не
проявляла никакого раскаяния в совершенных злодействах. Похоронена
родственниками на кладбище московского Донского монастыря».
В процессе чтения Чухчев испытывал разнообразные, но сильные
чувства. Мысли же в голове прямо искрили. Сначала-то, пока читал про зверства,
подумал просто: «Вот гадина». Но сразу за тем наткнулся на капитана Николая
Тютчева — и давай пальцем губы-зубы тереть. Глаза сами собой заморгали, на
нервной почве.
Душно стало капитану, нечем дышать.
Что же это получается, сказал он себе. Она, садистка эта,
тут в подвале, под церковью, сидит? А в энциклопедии написано «похоронена на
кладбище»?
Отпросился с занятий, сгонял на Донское. Нашел по схеме
нужную могилу, постоял возле камня, прикидывая, нельзя ли как-нибудь организовать
эксгумацию.
Но затея была дурная, это он быстро сообразил. Во-первых,
целый геморрой бумажки оформлять. Во-вторых, так можно и на психобследование
загреметь. А в-третьих, вообще на хрена?
Будем называть вещи своими именами: в могиле лежат кости (и
пускай себе лежат), а в подклете было привидение.
Лет этак пятнадцать назад подобная идея Николаю в голову
нипочем бы не пришла. В детстве он твердо знал, что Бога нет, а теперь с этим
как-то неявственно стало. Даже у начальника Академии в кабинете рядом с президентом
Путиным икона висит. Теперь это для службы ничего, даже полезно. Да и половина
ментов с крестами на шее ходит. Такая вот нематериалистическая картина мира
складывается. А если есть рай и ад, то почему бы и привидениям не быть?
Не мог Чухчев, как хорошо успевающий по аналитической
криминалистике, упустить из виду и такой существенный факт: девятого декабря,
то есть сегодня, исполнялось ровно двести лет, как эта самая Салтычиха
откинулась, в смысле умерла. Может, их, привидения, раз в сто лет на прогулку
выпускают, по случаю юбилея? Даром что ли она кричала: «Теперь сто лет не
свидимся?» Пускай бы и тысячу лет, Николай не возражал.
Хотя это как посмотреть.
Звезда ведь не зря велела ему в нехороший угол заглянуть. Не
чтоб попугать или посмеяться. В энциклопедии что написано? Спрятала полоумная
баба сундуки с золотом, никому не отдала. Потому, может, и нет ее душе покоя —
стережет свое добро. Два с лишним века лежит где-то золото, дожидается нового
хозяина. Уж не капитана ли Чухчева?
И ведь как удачно всё сходится, одно к одному.
Салтычиха эта любовника своего не забыла, до сих пор по нему
сохнет, так?
Если кому сокровище и отдаст, то только «Николушке», так?
А Чухчев, между прочим, тоже Николушка, тоже капитан и даже
почти что Тютчев.
Попросить ее как следует — глядишь, и скажет, где клад.
Только бы не расколола, а то обидится, запсихует. Женщина она с характером,
лучше не нарываться.
Риск, конечно, есть, но, как говорится, кто не рискует, тот
не пьет шампанского.
На всякий случай Чухчев принял меры предосторожности, общим
числом три.
Первое — сунул в карман образок. Во внутренний, чтобы сразу
не отпугнуть нечистую силу, а понадобится — вытащим.
Второе — прихватил табельное оружие, причем пули покрыл
серебряной краской.
Третье — одолжил у Сереги Волосюка треугольную шляпу, какие
при Петре Первом носили. Это Серега в прошлом году с волейбольной сборной МВД в
Венецию ездил и купил там — на Новый Год надеть или так, поприкалываться. Если
нацепить треуголку пониже, авось не расколет. Вряд ли у нее, Салтычихи этой,
хорошее зрение в таком-то возрасте. Опять же темно.
В общем, хорошо снарядился, так что лез в подклет без
страха. Боялся одного — что привидение не появится. Поэтому уже в
пол-одиннадцатого, за полтора часа до того, как истечет девятое число, был на
месте.
Пощелкал зажигалкой, нашел «Тусу», но луч сделал самый
слабый, рассеянный. Лишнее освещение липовому капитану Тютчеву было ни к чему.
Только зря всё это было — не вышла к Николаю ни оборванная
старуха, ни мясистая тетка в нарядном платье.
Он уж топтался-топтался у заветного угла. И в кирпич стучал,
и даже звал: «Дарьюшка, это я, Коля Тютчев». Пару раз из-за стены будто
послышалось что-то. А может, показалось.
Время, между тем, на месте не стояло. До полуночи оставалось
всего ничего.
Встав перед стеной, капитан сосредоточенно потер губу,
обслюнявил палец о зубы, сплюнул.
И вдруг слышит, точь-в-точь как вчера: «Губы-раз, зубы-два,
помогай разрыв-трава…» И дальше еще что-то, но уже не разобрать.
