Преподаватель повел вздернутым, как у ребенка, носом, принюхиваясь к окружающему, но ничего подозрительного не заметил. Да, доносится с кухни сытный запах недожаренных котлет и какао с пенкой, но и только. Больше ничего его нос не чувствовал. Ничего.
И тут молодой еще, только после аспирантуры преподаватель понял: его испытывают как новичка. Проверяют на прочность, если можно так выразиться. А он-то уши развесил, сочувствовать даже начал.
Никакой эпидемии нет и никогда не было в этом заведении. И он решил ни в какую не поддаваться на провокации курсантов. Он нежно переложил книгу в правую руку, в другую решительным движением сгреб в охапку все газеты, намереваясь сию же минуту покинуть столь недостойного курсанта. Но стоило новенькому поднять глаза от пола, как сдавленный крик ужаса вырвался из его груди.
По коридору, прямо на него, словно в строю, в точности повторяя движения друг друга, шли двое курсантов. На ум пришел старый мультик, в котором вот такой же худенький заморыш (кстати, тоже Вовка) приказывал:
«Двое из ларца, одинаковых с лица». Эти были одинаковы не только «с лица», но и с любой другой части тела. Новенький проморгался, снял очки и протер их защитного цвета галстуком. Не помогло.
Раздвоившиеся парни прошли мимо, аккуратно обойдя преподавателя, и слаженно вежливо поздоровались:
– Здрасте.
Новенький, глотнув ртом воздух, точно рыба, выброшенная на сушу, лишь кивнул в ответ.
– А с какой скоростью распространяется инфекция! – продолжал разглагольствовать Дирол, словно не замечая ступора собеседника. – Достаточно просто бытового контакта, как уже через пару минут ты чувствуешь недомогание.
Владимир Эммануилович – а именно так звали новенького – и впрямь почувствовал себя нехорошо. В голове все закружилось, понеслось вихрем, сметая на своем пути мысли, чувства, оставляя только неприятные ощущения подкатившей слабости, жара, покалывания у висков и вроде как пока еще небольшой тошноты.
– Это ужасно, – упавшим голосом пролепетал преподаватель.
– Ужасно, – согласился Зубоскалин, без зазрения совести придумывая все новые и новые симптомы беспощадной болезни.
Владимир Эммануилович растерянно моргал, нисколько не слушая Санька, занятый только одной мыслью: ЭПИДЕМИЯ! – ...вот так, – закончив длинную тираду, прослушанную ошарашенным собеседником, сказал Дирол и помог бледному преподавателю натянуть очки на нос, никак не решающиеся попадать на свое законное место из-за дрожи в руках. – Кстати, – словно случайно вспомнил парень, – коль уж мы так тесно сошлись во взглядах, не могли бы вы мне оказать одну услугу?
Новенький удивленно уставился на парня, не понимая, что еще может быть нужно человеку, обреченному на погибель от страшной, неопознанной болезни. Молчание преподавателя было расценено как согласие на одолжение, и Санек продолжал:
– Там, в столовой, сидит преподаватель за столиком у окна. Он один из первых заболел, и вирус поразил его со страшной силой. Похоже, он скоро умрет. Этот человек настолько плох, что, как бы помягче выразиться, тронулся умом.
– Как? – вскрикнул Владимир Эммануилович, ужаснувшись перспективе съехать через несколько недель с катушек.
– Печальный факт, – развел руками Дирол. – Вы его сразу узнаете, он ест с глупейшей улыбкой.
– Но что, что я должен делать? – Новичок вцепился в Сашин рукав и стал трясти его с той интенсивностью, с какой совершают только срочное и крайне жизненно необходимое дело.
– Мне хотелось бы как-нибудь ему помочь, он же все-таки мой преподаватель. – Зубоскалин отвернулся и довольно натурально всхлипнул. – Он столькому нас научил. – Санек замолчал и выдержал неплохую театральную паузу, минуты в четыре. – Здесь, – он протянул целлофановый пакетик, внутри которого угадывалась трогательная передачка: синяя изможденная куриная ножка и граммов триста колбасы, – мы с ребятами кое-что собрали для него и хотели бы передать.
– Так зайдите в столовую и отдайте.
– Вы что! – возмутился парень. – От подчиненного начальству! Это может быть истолковано как взятка. К тому же мне хочется остаться неизвестным. Сами понимаете, бескорыстие... Вы сделаете это? – вкрадчиво произнес он.
– Ну да, ну да, – рассеянно пробормотал Владимир Эммануилович, слабой рукой принимая пакетик.
Трудно сказать, почернел ли мир вокруг, но коридор однозначно стал темнее с того совсем недавнего и теперь уже ставшего непомерно далеким времени, когда Вова был еще здоров, полон сил и желания сеять разумное, доброе, а заодно и вечное в ветреные головы будущих милиционеров. Как же он мечтал оставить свой скромный след в жизни, избрав благородное поприще преподавателя, Учителя с большой буквы, ваятеля душ. Он бы помог посеять зерна добра в души своих подопечных, подтолкнув их к честности, храбрости, человеколюбию и непримиримости к врагам человечества, коими справедливо Володя считает преступников самых разных пошибов. Он бы показал на личном примере этим ребятам, как должен вести себя истинный страж закона. И тогда те, кто вняли бы словам своего учителя, пошли бы на улицы города с твердым намерением ловить преступников, а не собирать дань с добропорядочных жителей, придираясь к любому пустяку. И криминальная обстановка в городе пошла бы на убыль. И жить стало бы лучше.
Все коту под хвост!
Слабыми неверными шагами Володя попытался уйти, совершенно кощунственно перемешав в руках высокую литературу с промасленным пакетом и не замечая, как коварные жирные пятна растекаются по редкой книге, добытой титаническими усилиями. Зубоскалин немного скорректировал направление движения преподавателя, повернув его в сторону столовой, и бросил уже вслед:
– Только помните, у него не все в порядке с головой.
Он может возмутиться нашему подарку, говорить, что вы над ним издеваетесь, насмехаетесь и прочее. Может даже вывалить подарок в окно. Однако вы не думайте, ему приятно будет почувствовать внимание.
Владимир Эммануилович механически подошел к столовой и толкнул дверь.
* * *
В мечтаниях капитан не заметил, как дверь столовой распахнулась и в нее вошел бледный и взъерошенный молодой человек в очках. Взгляд у него был больной и не вполне нормальный, однако Мочилов не заметил этого. Он смотрел в окно и блаженно улыбался.
Владимир Эммануилович качающейся походкой быстро прошел к капитану, задевая встречающиеся на пути столы и стулья, остановился напротив Мочилова, прижав к груди пакетик, переданный Диролом. У Володи с детства была привычка в экстремальных ситуациях крепко прижимать к себе самое дорогое. В данном случае это было свидетельство того, что на свете сохранились еще добрые люди – синяя куриная ножка и кусочек колбасы. Содержимое пакета расплющилось, сильно сдавленное нервной рукой, превратившись в бесформенную массу.
Больной выглядел очень даже ничего, цветуще. Похмельный синдром его отпустил, новые идеи заставили взбодриться. О недомогании говорил разве что нездоровый блеск в глазах и немигающий взгляд, уставившийся в одну точку.
