– У него же кровь, – попытался загладить свой промах Ганга.
Дирол принюхался и улыбнулся одной из своих широченных улыбок, за которую и получил прозвище. Эх, Голливуд по нему плачет!
– Ага, томатная.
– Черт!
А как Федору хотелось помочь в нелегком деле доблестной милиции!
Впору самому довести труп до готового состояния.
– Ну и что? Оставлять его здесь?
– А ты хотел приватизировать? – Зубоскалин любовно взглянул на мертвецки пьяного гражданина. – Хотя ты прав, такой экземпляр упускать нельзя. Родина нам этого не простит. Пешкодралов, мы должны помогать Родине?
– Да вроде, – не понимая, к чему это клонит Дирол, туповато ответил Леха.
– Вот-вот. Ты у нас ходок отменный, будешь гонцом.
Тренер Садюкин нервно прохаживался по плацу, недружелюбно поглядывая на секундомер, словно тот был виновен в пропаже курсантов. Стрелка сделала вот уже два лишних круга, а они все не показывались из-за поворота. Садюкин чувствовал, как у него от напряжения вырабатывается вредный адреналин и коварно разливается по телу, заражая собою здоровые, вышколенные спортом и правильным питанием органы. Это нервировало Садюкина еще больше. Казалось, от волнения и болезнь усилилась. Он уже представлял себе, какими пытками под названием упражнения он оторвется на курсантах, как вдруг один из них появился на горизонте, выказывая чудеса скорости. От такого приятного зрелища тренер прослезился.
– Тру-уп! – взревел Пешкодралов, еще на подходе к плацу.
Глаза его довольно натурально были вытаращены, словно Леха и вправду только что увидел тело не вполне живое.
Начинавшее повышаться настроение напрочь испортилось, давая простор разбушевавшемуся не на шутку адреналину.
– Около школы труп!
Такое событие на преподавательской памяти Садюкина случилось впервые.
За двадцать пять лет службы. И Садюкин растерялся.
– Какой труп?
– Мертвый.
«Резонно», – заметил про себя тренер и попытался собраться.
Получилось не очень, но во всяком случае с помощью этих усилий ему удалось сообразить, что начальству докладывать пока рано, вдруг курсанты что-нибудь перепутали. Нужно лично пойти и посмотреть, кто это там в неположенном месте валяется, нисколько не согласуясь с уставом школы.
В нем ничего не говорится о посторонних предметах у стен заведения.
Приказав Пешкодралову указывать путь, Садюкин двинулся к тому злополучному углу, где произошла трагедия. При виде открывшейся картины тренер почувствовал, как у него обострился гастрит. Яркое солнце заливало тротуар, по совместительству служащий курсантам беговой дорожкой, и их самих, курсантов, копошащихся возле распростертого тела мужского пола. Ганга заканчивал эскиз контура умершего. Зубоскалин проверял пульс. Утконесовы брали кровь, растекшуюся лужицей, на экспертизу.
– Соли маловато, – заметил Антон Утконесов, слизывая с пальца красную каплю.
Садюкин почувствовал, как тошнота подкатила к горлу и застряла там.
Тело не подавало признаков жизни.
– Сбила машина. Прямо на наших глазах, – доложил Кулапудов, производя замер следов от шин неизвестного автомобиля, проехавшего по асфальту, возможно, еще вчера. За неимением необходимых средств замер производился на глазок, пятерней.
Тренер, человек, храбро сражающийся с целлюлитом и циррозом печени, в данном случае никак не мог найти в недрах своей души самообладания, отчего вся его фигура уверенности в сердца посторонних не вселяла.
Самое обидное было то, что Садюкин хоть и состоял в рядах внутренних вооруженных сил, но в силу своей специальности в тонкостях сыскного дела не разбирался. Как действовать дальше, он не знал.
Единственное, что приходило в голову, это совершенно ненужная в данном случае бессмертная фраза: «А теперь Горбатый».
Серьезный Зубоскалин, мнущий запястье у трупа в поисках недостающего пульса, завидев Садюкина, произнес:
– Фрол Петрович, я номер машины записал. Может пригодиться.
Не отрываясь от своего занятия, курсант протянул маленький блокнотик тренеру. Садюкин взял его, и рука предательски дрогнула. До боли знакомые цифры запрыгали перед глазами. Краска отхлынула от лица, отчего Фрол Петрович сильно стал смахивать на пострадавшего.
– А... а к-какая это машина была? – заикнувшись, спросил тренер.
– «Ауди», – ответил Зубоскалин, – бежевая.
Садюкин ясно ощутил, что мир рушится. Блокнот, как при замедленной съемке, выпал из рук. Он прошелестел листами от дуновения ветра, открывшись на рисунке пышнотелой дамы, словно подавая знак Фролу Петровичу.
Наталья! Она еще молода, а потому непростительно легкомысленна. Говорил же он ей: рано пока одной по городу ездить, только права купили.
А ведь еще и водить научиться не мешало бы.
Садюкин машинально провел ладонью по лысине. Перед глазами пронеслась вся жизнь, родные, близкие. Что же теперь делать? И дернул его черт жениться в шестой раз.
– Есть! – прервал его размышления Дирол. – Пульс нитевидный.
Надежда прожекторным лучом вспыхнула в сознании. Еще можно все исправить!
Только бы не умер. Только бы привести его в чувство.
– Так чего же мы ждем? Нужно делать искусственное дыхание!
Растолкав в стороны курсантов, Садюкин принялся за операцию по спасению пострадавшего самолично. Мускулистые, накачанные руки решительно перевернули безвольное тело и нажали на грудную клетку, впечатав нательный крестик в кожу. Фрол Петрович еще со школы помнил: два толчка руками, затем глубокий вдох. Лучше всего рот в нос, но это неприятно. Поэтому Садюкин решил ограничиться искусственным дыханием рот в рот.
Впечатав свои губы в посиневшие уста мужчины, Садюкин почувствовал ответную реакцию со стороны бывшего трупа. Он пошевелился и, не открывая глаз, нежно приобнял тренера.
– Люба, не сейчас, – заплетающимся языком сказал тот, разлепляя заплывшие веки.
Краска вернулась к лицу Садюкина. Полыхая как светофор, тренер смахнул с плеча руку, со стуком упавшую на асфальт, поднялся на ноги и, скрипнув зубами, недобро посмотрел на притихших курсантов.
– Вам это удалось. Вы его оживили! – попытался что-то сказать Зубоскалин, но по выражению лица понял, что старается вхолостую.
Он украдкой посмотрел на наручные часы, мысленно подгоняя время. Ну, давай! Где же ты? Есть!
Никогда еще учащиеся третьего курса Высшей школы милиции не ждали с таким нетерпением звонка, возвещающего о наступлении завтрака. Столовая ожидала их и преподавателя физкультуры, зазывая в свои двери душераздирающим звуком, который теперь звучал в ушах Зубоскалина мелодичнее соловьиных трелей.
