Половина из этих вооруженных оторвяг, как только отряд вошел в буковый лес, сняли свои черные шапочки, а на голову по-пиратски повязали такие же черные платки. Сам Ираклий походил скорее на восточного пашу, чем на абхазского или грузинского парня, решившего вступить на большую дорогу. У него был аккуратный нос, полное лицо, глаза, напоминавшие две вялые маслины, неспешная, полная достоинства, походка.
Пленники занимали в процессии центральное место. Сзади, спереди и с боков их окружали спокойно шествующие боевики. Они, понятное дело, общались на своем наречии, гортанно-отрывистые звуки вырывались из их диких глоток, глаза плотоядно посверкивали, брови то взлетали на медные лбы, то хмуро сдвигались на переносице.
«Тенгиз… Зура… Нодар…» – это все, что могли различить пленники. Дальше шла неразборчивая быстрая речь. Едва кто-то из ребят – Юрий или Иннокентий – притормаживал, чтобы спросить о своей участи, кто-либо из бородатых брюнетов бесцеремонно толкал стволом автомата их в спину и кивал, издавая какие-то кровожадно-зычные звуки.
Со связанными руками, в сопровождении двух десятков вооруженных людей, путешественники не могли думать ни о каком побеге. Они и не думали, а только без толку ломали головы над тем, как так получилось, что русские или наполовину русские пограничники выдали их бандитам? В голове у них мелькали обрывки из новостных телепрограмм, где рассказывалось о похищении людей, об их пленении, об уводе в рабство, выкупах, о том, в каких условиях пребывали захваченные в течение многих лет.
Галина внутренне сжималась и холодела. Она была наслышана о горячей необузданности жителей Кавказа и опасалась не только за свою честь, но и за свою жизнь. Ее пугали мрачные, по-дикарски красивые лица бандитов, их резкая речь и то непроницаемое равнодушие, которым они, словно с дружного согласия, окутывали их, пленников, присутствие.
Никто не заботился о том, устали ли они, могут ли идти, не хотят ли есть. С тупым безразличием, с которым захватчики угоняют у порабощенного местного населения скот, гнали бандиты пленников через буковый лес.
Их грубые ботинки подобно гусеницам танков врезались в желтовато-красную почву, оставляя смутные отпечатки.
Пленники косились по сторонам, как будто в кустах могли скрываться жаждущие освободить их омоновцы. Но лес расступался перед ними провалом в полную неизвестность.
– Куда нас ведут? – Иннокентий быстро затормозил и успел повернуться к косому бородатому парню в платке.
Лицо того передернулось от досады и неприязни.
– Иди, – пробурчал он и ткнул стволом «калаша» Иннокентию в грудь.
– За нас платить некому, – Иннокентий повернулся к нему спиной, но продолжал разговор.
– Рот закрой, – оборвал его косой широкоплечий парень.
– Чушь какая-то, – восклицал Иннокентий, – у нас ничего нет. Если вы думаете…
Новый болезненно злобный тычок стволом автомата между лопаток заставил его умолкнуть. Он посмотрел вперед, вправо, где шел предводитель вооруженной шайки. Тот о чем-то разговаривал с несущим «калаш» наперевес мужиком с солидным брюшком, обмотанным поясом с патронами.
– Бесполезно, – прошептала Галина, – от этих скотов ничего не добьешься.
Иннокентий опасался смотреть в ее испуганное и при этом замкнутое лицо. Но теперь взглянул. Галина была смертельно бледной, дрожала, точно ее била лихорадка. Чтобы как-то сдержать эту боязливую тряску, она шла, обхватив руками плечи, будто стоял мороз. Шедший за ней конвоир со шрамом на правой щеке сластолюбиво косился на ее шевелящиеся под тонкими шортами ягодицы. Иннокентия пронзила боль от сознания собственного бессилия. И следом вскипела в душе дикая злоба. Но куда он мог дернуться?
Он буравил ненавидящим взглядом обтянутые камуфляжем спины бандитов, словно мог прожечь в них дыру. Только угрюмые захватчики никак не реагировали на эти горящие взоры.
Привал был коротким и молчаливым. Он ничего не прояснил в участи Иннокентия, Галины и Юрки.
Они долго шли по горному склону, пока не вышли к узкому ущелью, через которое вел старинный навесной мост. Вершина соседней скалистой горы терялась в облаках. Склон опоясывала каменистая дорога. Солнце выбелило камни, и те пыльно белели, похожие на обыкновенную щебенку. А сам склон, по которому взбирались редкие сосны, отливал свинцовой серостью. Напоминавшие рифленые створки уступы сросшимися бивнями гигантских мамонтов вырастали из глубокой щели. Здесь склоны не просто росли, а вершины возвышались. Окружающие горы сдвигались, как стены первобытной темницы, завораживающе пялясь в забредающих сюда людей маячившими внизу каньонами.
Перейдя мост, банда с пленниками вышла на вьющуюся по склону дорогу.
Следующие полчаса, точно слетевший в разверстую бездну камень, бесследно растворились в солнечной крошке. Монотонный путь отдавался в затылке болью, вызывал сонливость. Но бандиты, видимо, привыкли время от времени совершать такие однообразные переходы. Они все так же с унылым упорством шествовали по дороге, и только когда добрели до поворота, за которым дорога неожиданно превратилась в тропку, перестроили свои ряды. Теперь они шли гуськом. Иннокентий видел впереди себя плечистую фигуру бандита со шрамом и то и дело мелькающий затылок Галины.
Слева почти отвесно поднималась серая стена, справа гулкой синевой воздуха манила бездонная пропасть.
«Вот и вся романтика», – с горечью подумал Иннокентий.
Постепенно дорога расширилась, а вскоре пошла вниз. В уютной лунке, образованной сходящимися склонами гор, лежало небольшое село. За ним серебрилось озеро, похожее на ленивого карася. Над его чешуйчатой поверхностью завороженно дремала ольха. Над красными и белыми домами, оплетенными плющом и виноградом, росли развесистые буки и дубы, рвались в небо темные стрелы кипарисов. Вверх по склону бежали виноградники.
Вечернее солнце, все еще горячее и буйное, окрашивало конусообразную крышу церкви в тусклую медь.
Казалось, до села рукой подать. Но путь до него занял не меньше двух часов. Так что когда банда вступила в его пределы, округу уже поливали фиалковые сумерки. Они вот-вот должны были оборваться в черную южную ночь, пока же цвели на порыжевшей терракоте крыш, янтарными змейками вплетались в оплетающий веранды и стены плющ, придавали озеру студенистую плотность и ртутный блеск.
В представлении Иннокентия кавказское село, тем более затерянное в горах, было чем-то однородно-глухим, пасторально-идилличным, волшебно избежавшим издержек цивилизации в виде социального неравенства, ненависти и зависти, блуда и мятежей. Но его взгляды претерпели резкую перемену, едва он очутился среди стен такого вот образчика патриархальной старины.
И хотя почти все дома, несмотря на размеры, были двухэтажными, с верандами, с двориками, однако и сюда, в этот богом забытый уголок, просочилось неравенство.
Их вели по витым улочкам, полным звуками затихающего дня. В одном дворе устало цокала наковальня, из другого долетало сонное блеяние баранов, в третьем раздавался отчетливый костяной стук – мужчины играли в нарды.
