– Начнем по порядку. Где вертолет? – посмотрел он на начальника охраны.
– Упал, Семен Никанорыч, в болото свалился.
– Выбраться кто-нибудь сможет?
– Какое там выбраться! Его на моих глазах почти всего засосало. Туда и не подобраться никак.
– Это хорошо, – закивал Шепелев. – Нет трупов – нет дела. Значит, с вертолетом все ясно. Я узнавал, на базу сообщить они ничего не успели. Теперь Захаров.
– Его труп остался в улусе, – начал пояснять Карагодин, – ей-богу, я ничего не успел, Семен Никанорыч.
– Это плохо, – как о самом обыденном продолжал Шепелев. – От трупа нужно избавиться. Сегодня же отправишься туда и займешься этим. Чтобы к нам никаких претензий не было. Неважно, что полярник его пристрелил, нам с этим возиться некогда. На нем и так смерть Таныгина, хватит с него. Что думаешь делать с Захаровым?
– Может, его тоже в болото? – предположил Карагодин.
– В болото… Что ж, Палыч, неплохая мысль, – Шепелев растянул в улыбке губы. – Не зря я тебе деньги плачу. Значит, бери вертолет, его, кстати, уже отремонтировали, и занимайся Захаровым. Погоди, – остановил он Карагодина, который привстал, собираясь уходить, – куда ты? Мы ж еще не все решили.
– Так ведь насчет Димыча вы уже сказали… – растерянно произнес начальник охраны, боясь, как бы Шепелев снова не затронул тему полярника.
– А что ж ты про полярника не спрашиваешь? – словно прочитав его мысли, спросил босс.
Карагодин провел ладонью по лицу. Он молчал, не зная, как реагировать на вопрос Шепелева.
– С полярником все нормально, Палыч, – успокоил его Шепелев. – Если он такой фартовый, пускай себе идет. Не будем больше ему мешать. Думаю, до места он доберется суток через двое-трое.
– Так мы же не знаем куда он…
– Это ты не знаешь, Палыч, – усмехнулся Шепелев, – а я знаю. Я ведь тогда, в шестьдесят третьем, тоже хотел на дело идти, но меня по малолетству дома оставили. Как я рвался на это дело, Палыч, ты себе представить не можешь! Ну а потом, когда все так обернулось, я начал насчет камушков этих выведывать. Там ведь, по слухам, должны были быть самые отборные алмазы.
Окунувшись в воспоминания, Шепелев размяк. Он налил себе еще коньяку, забыв о Карагодине, и выпил одним махом, утерев рот рукавом дорогого английского костюма.
– Алмазы тогда не нашли, – вздохнув, продолжил он свой рассказ, – а семью Таныгина взяли на следующее утро. Смекаешь? Не могли они далеко ящик запрятать. Просто не успели бы.
– Если вы знаете, – с напряжением в голосе поинтересовался Карагодин, – почему же до сих пор…
– Дурак, – резко оборвал его Шепелев, – не могу же я всю тайгу перерыть в радиусе нескольких километров! Нужно знать точное место.
– А может, их кто-то другой?.. – Карагодин слушал в оба уха.
– Нет, – Шепелев покачал головой.
– Из них бы все в органах вытрясли, – недоверчиво мотнул головой Карагодин. – Я же сам знаю, какие там порядки.
– Ты мыслишь слишком прямолинейно, Палыч, – усмехнулся раскрасневшийся босс. – Там какая-то тайна, что-то вроде проклятия. Поэтому они об этом даже под страхом смерти никому бы не рассказали.
– Под страхом смерти – может быть, но если применить специальные методы…
– Да пошел ты со своими методами, – вспыхнул Семен Никанорыч. – Я тебе говорю, алмазы на месте, значит, на месте. Куда, по-твоему, полярник движется? То-то и оно, – закончил он. – Значит, давай занимайся Захаровым, а завтра вместе полетим. Полярник сам нас приведет на место.
– Есть еще одна проблема, Семен Никанорыч.
– Ну? – Шепелев напрягся.
– Пилот вертолета. Он же все видел.
– Это моя проблема, я сам с ним поговорю. От него требуется, только чтобы держал язык за зубами. Дадим ему денег и припугнем немножко для верности.
– Понял, Семен Никанорыч.
Глава 27
Село встретило Родионова и его спутников неяркими огоньками в окнах и тишиной на пустынных улицах. Очевидно, жители семьями сидели у телевизоров. Село было электрифицировано – под козырьком здания администрации дрожали две тусклых лампы.
В поселке трудно было потеряться. Путешественники прошли по центральной улице и, осветив фонариком белую табличку, свернули направо. Улица Сосновая была намного уже центральной, названной в честь якутского писателя Ойунского.
Именно здесь жила молочная сестра Кюкюра, которую он назвал Туярымой-младшей. Родионов, подгоняемый ощущением близости цели, шагал быстро, не обращая внимания на боль в ноге, так что Вилен Михайлович с Пашкой с трудом за ним поспевали.
Наконец, Егор затарабанил в тускло освещенное окно. Дрогнула светлая занавеска и в окне мелькнула тень. Егор увидел лицо якутки. На лице женщины было недоумение. Егор шевелил губами, выговаривая по складам имя Кюкюра. Но женщина, видно, ничего не поняла. Вскоре, правда, дрогнула калитка, и Егор увидел хозяйку дома в наброшенном на плечи старом полушубке. Справа во дворе стояла баня и загон для скота. Слышалось тревожное блеяние овец.
– Меня послал Кюкюр, – сказал Егор, и женщина понимающе закивала.
– Проходите, – она покосилась на стоящих рядом с Егором Вилена Михайловича и Пашку.
Егор не заметил, как хищно сверкнули глаза Яковенко-старшего и какая робкая усмешка забрезжила на лице Пашки, когда он упомянул Кюкюра.
Вслед за женщиной путешественники вошли в дом. Здесь не было оленьих занавесок. Высокая русская печь делила избу на две комнаты. В загнанном между двух небольших окошек столике работал черно-белый «Рекорд». Изображение тряслось как в лихорадке, звук был приглушен. В противоположном углу громоздились какие-то ящики, коробки, по полу катались, точно котята, клубки шерсти. Туярыма вязала. Продавленное кресло с деревянными подлокотниками было повернуто к экрану. На сиденье валялись два разноцветных клубка.
Егор оставил обувь на полосатом коврике и прошел в залу. Туярыма указала рукой на диван. Сама сбросила полушубок и уселась на маленькую скамеечку. Вилен Михайлович и Пашка последовали примеру Егора.
Туярыма минуту молча созерцала гостей, а потом взяла висевшую на цепочке трубку и, чиркнув спичкой, принялась ее раскуривать.
Сестра Кюкюра выглядела лет на шестьдесят. Ее грузное тело вяло колыхалось под бесформенным длинным балахоном неопределенного цвета. На шее, кроме трубки, висели какие-то мелкие бусы. Седые волосы собраны в неаккуратный узел. Лицо спокойное и отрешенное. Егор завел разговор о жизни в Якутске, о своем решении жениться на Ирине, стараясь расположить к себе женщину. Спросил о ее жизни. Туярыма тускло улыбнулась и, пожав плечами, ответила:
– Сын и внуки живут на Ойунского, а я здесь. Десять лет, как похоронила мужа. А сама вот жива.
