– Для начала, – с лукавой улыбкой сказал Митрич. – Пей, не боись, не хуже самогона…
Егор отхлебнул горячей жидкости и поморщился. Ее горький вкус напомнил ему отвар из брусники, смешанный с дубовой корой.
– Ничего, пей, джигит, – весело воскликнул Митрич, придерживая кружку двумя руками, – это сперва хреново, а потом разыграется!
Егор выпил лекарство мелкими глотками, кривясь и обжигаясь.
– А теперь ногой твоей займемся, – деловито сказал Митрич, унося кружку.
Он принес приготовленный специально для этой цели таз и принялся за дело. Процедура была длительной и болезненной. Егор несколько раз, не удержавшись, вскрикнул. Когда ткань отлипла от раны, Митрич стянул с Егора штаны.
– Так, – он осторожно пальпировал ногу вокруг раны, – жить будешь, – наконец улыбнулся он.
Он плеснул на рану самогона. Егор вскрикнул. Ногу обожгло адское пламя. Следом Митрич приготовил еще одну таинственную смесь, куда, кроме трав, добавил из банки медвежьего жира. Достал из аптечки вату, марлю, бинт. Сделал повязку, вполне профессионально. Рана от волчьих зубов требовала большего внимания, но и с этим Митрич справился. Егор стонал, корчился от боли, ему казалось, что Митрич не сверху промывает рану, а запускает в кровоточащую мякоть пинцет. Митрич качал головой, приговаривая: «так-так».
Когда с обработкой ран было покончено, Митрич подвинул Егора ближе к стене, выдернул из-под него плед и укрыл парня до самого подбородка. С другой лежанки, находившейся за печкой, принес медвежью шкуру. Положил сверху.
– Щас потеть будешь, но ты не рыпайся, это пройдет… Пользительно очень.
Раны жгли, в глазах стояла густая дымка. Егор чувствовал жажду. Митрич дал ему напиться. Потом накинул полушубок, выбежал во двор. Распряг кобылу, завел в конюшню, дал сена. Следом поспешил в курятник, заглянул к козам. Подоил. Принес парного козьего молока в двухлитровой банке. Вместе с Митричем в дверь протиснулся клуб морозного воздуха.
– Молочко, оно тоже хорошо, – бодро проговорил Митрич, делая большой булькающий глоток.
Он угостил Егора молоком и занялся приготовлением корма для животных. Поставил на печь котел. Собаке он варил сечку или пшенку, добавляя в кашу куски мяса или животный жир. Кошке принес из сеней кусок немного подвяленной крольчатины.
Егор заснул. Он провалился на самое дно колодца. А дна у колодца не было. Он все падал и падал, не достигая дна. Стены царапали его лицо, но нежно и свежо – как снежинки. Мысли путались, хороводились, лезли друг на друга. Он уже не знал, что есть его мысль, а что есть колодец без дна. Длинная каменная труба начала расширяться, гудеть, точно стены ее вдруг стали пропускать воздух, а Егор уже не летел вниз, а, простертый на спине, с раскинутыми руками, кружил в ватной белизне нездешнего утра.
Когда он проснулся, было действительно светло. Повернув голову, он увидел ситцевые занавески. Их полинялый голубоватый узор – по полю цветочки – казался эфемерным. В избе было жарко натоплено. Егор обливался потом, сердце учащенно билось. Митрич отсутствовал. В ногах у Егора свернулось и сладко мурлыкало тигровое чудище – Глафира. Снаружи долетал задорный собачий лай.
Глава 13
На репродукции, украшавшей неказистую деревянную стену, теперь была заметна пыль, а сама голландка была залита белесым зимним сиянием, и только огонек свечи, странно побледнев и точно сжавшись, боролся из последних сил с этим всепроникающим будничным налетом.
Скрипнула дверь в сенях, и в избу ввалился красный от мороза Митрич. Он снова держал в руках банку с молоком и довольно улыбался сквозь пышные пшеничные усы.
– Проснулся? Щас лечиться будем… Мало спал, – качнул он по старой привычке головой, – надо бы еще…
– Сколько?
– Да часов двадцать, – бодро отозвался Митрич, – а Глашка с тобой, негодница!
Глаша, заслышав хозяина, подхалимно мяукнула. Потом выгнулась и замерла с вытянутыми лапами, лежа на спине.
– Вот бестия! – улыбнулся Митрич.
Он приготовил новую смесь – для обработки раны. Теперь на основе тюленьего жира. В кружке вскипятил воду и размешал в ней оставшийся порошок из трав. Поставил на водяную баню. Потом дал выпить Егору.
– Ну как ты? – заботливо посмотрел Митрич на обливающегося потом парня.
– Ничего, – улыбнулся Егор.
– Организм у тебя здоровый. Поправишься…
После медицинских манипуляций наступило время завтрака. Глаша спрыгнула с кровати и принялась тереться о ноги хозяина. На столе появился кувшин с молоком, вареные яйца, масло.
– Ты лежи, – сказал Митрич и накрыл газетой табуретку около кровати, решив использовать ее вместо стола.
После завтрака Митрич углубился в стихоплетство. Он сидел с сосредоточенным видом за столом и, мусоля ядрышко обломанного карандаша, изучал испещренные мелким почерком листы. Потом начал править: что-то вычеркивать, что-то записывать.
Егор думал о вертолете. Люди Шепелева так или иначе рано или поздно нагрянут сюда. Он чувствовал себя ответственным за Митрича.
– Митрич, – обратился он к хозяину, – меня ведь ищут…
– Милиция? – поднял тот свои пронзительные голубые глаза.
– Нет, не совсем. Люди, которые меня подставили и у которых милиция – на побегушках.
– По-ня-ятно, – протянул Митрич и снова опустил глаза.
– Я серьезно. К вечеру мне нужно уйти. Раньше не могу, – вздохнул Егор.
– Ты и к завтрашнему вечеру уйти не сможешь, – покачал головой Митрич и снова помусолил карандаш.
– Должен, – упрямо сказал Егор.
– А ты вообще-то где укрыться хочешь?
– Не знаю, – Егор смотрел в потолок.
– Все равно рано или поздно попадешься… – сожалеюще сказал Митрич, – если, конечно, к юкагирам не подашься. А что этим людям от тебя надо? – спросил он после небольшой паузы.
– Я знаю место, где зарыт клад, а они хотят выпытать у меня, а потом меня грохнуть. По-моему, несправедливо.
– Значит, идешь наобум Лазаря? – недоверчиво посмотрел на Егора Митрич. – А куда, если не секрет?
– К Мирному. – В пойме Вилюя много болот, речушек… тайга опять же…
– О проводнике я и не мечтаю, – улыбнулся Егор.
– А я к тебе в проводники и не набиваюсь, – пробурчал Митрич. – У меня свое жилье, жизня своя. Куда я кур, коз дену?
– Так я и не прошу, – решительно сказал Егор. – К тому же заплатить мне нечем. В случае успеха, конечно, будет чем, – уточнил он, – но шансов – пятьдесят на пятьдесят.
– Думаю, меньше, – вздохнул Митрич, снова погружаясь в свои бумаги.
Тишину погожего морозного дня рассек рокот вертолета. И вслед за этим надсадно залаял Буян. Забыв о боли, Егор резко поднялся, сел. Митрич тоже всполошился. Он схватил двустволку и, пройдя в сени, высунул голову наружу. Шум винта все не стихал. Напротив, он приближался. Егор кое-как доковылял до шкафа, куда, он видел, Митрич убрал его одежду.
