Раздались чьи-то торопливые шаги.
– Вот вы где!
Это была Ирина. Она с упреком смотрела на отца и жениха. Кюкюр с Егором неохотно поднялись с кушетки. В зале, который они покинули и куда вернулись, веселье шло полным ходом. Одни пили за столом, другие плясали как одержимые. Надежда Петровна беседовала с Карагодиным. Увидев Таныгина, Захаров что-то шепнул на ухо Шепелеву. Тот кивнул и заулыбался Кюкюру. Потом повернулся к своему заму и начал что-то энергично ему внушать. Надежда Петровна прервала разговор с Карагодиным и попросила Шепелева извинить их, Таныгиных. Они собираются откланяться.
Домой Таныгины приехали заполночь. Пока Надежда Петровна ругала мужа, а тот вяло возражал ей, молодые, приняв поочередно душ, отправились в Иринину комнату. До пяти утра лукавой змейкой горела спираль обогревателя, наполняя воздух обморочным теплом. Было странно сознавать, что на улице минус тридцать. Егор деликатно уклонился от любовных ласк Ирины. И завел разговор о спрятанных алмазах, продлившийся едва ли не до рассвета.
* * *
– Дай позырить, – Яковенко-младший хотел вырвать у отца морской бинокль.
– Ой, неспроста этот фраер приехал, – качнул головой Вилен Михайлович, отдавая сыну бинокль.
– А мне кажется, он тут ни при чем, – засомневался Павел.
– Когда кажется, креститься надо, – буркнул Вилен Михайлович, почесывая свою мощную, покрытую седыми волосами грудь.
Он стоял в майке и тренировочных штанах, широко расставив ноги.
– Чего-то не поделили, – усмехнулся Павел.
– Не-ет, этот нанаец меня достал, – сплюнул Яковенко-старший.
– Брось ты, батяня, это гиблое дело, – прохрипел Павел, по-прежнему таращась в бинокль, – ни хрена мы не выиграем.
– Молчи, чтоб тебя! – ругнулся Вилен Михайлович. – Дай лучше бинокль.
– Да все уж, шторы задергивают, не хрена смотреть. – Павел опустил бинокль и сел в плюшевое кресло, скрестив ноги.
Вилен Михайлович посмотрел в бинокль, потом разочарованно опустил его и занял диван.
– Ты, батяня, ничего не добьешься, – со вздохом произнес Павел, – и меня напрасно морочишь.
– Никого я не морочу, – сердито поглядел на сына Вилен Михайлович, – я за этим чукчей всю жизнь охочусь. Или твоей жинке не надо денег?
– Надо-то надо, – нехотя согласился Павел, – только пустое это занятие, у-то-пи-я, – по складам выговорил он.
Из ванной вышла Варвара. Она была в ситцевой косынке, в халате с засученными рукавами. На ее лбу выступила испарина, она тяжело дышала, словно не белье стирала, а бегала многочасовой кросс.
– Запарилась, – она по-крестьянски вытерла лоб тыльной стороной ладони.
– Ни хрена мы не добились, – пожаловался тесть невестке, – но, чую, скоро закружится…
– Глупо, – зевнул Павел.
– Ага, – невестка присела на диван к тестю, – у тебя все глупо! А то, что я корячусь на двух работах да еще портки твои сраные стираю, – не глупо?
– Ну хватит тебе, Санта-Барбара, что ты в самом деле?
Павел щелкнул пультом. Загорелся экран телевизора.
– И ты веришь в эту сказку? – ухмыльнулся Павел, со снисходительным презрением глядя на жену.
– Мне просто, Паша, так жить надоело, – суровым контральто промолвила Варвара, – в печенки въелось…
– На Канары захотела? – усмехнулся Яковенко-младший.
– А хоть бы и туда, – с вызовом ответила Варвара. – Машинки стиральной и то нет… – плаксиво пожаловалась она.
– Надо мне нашу «Малютку» посмотреть… – вздохнул Павел.
– Да чего ее смотреть! – вскипела Варвара. – Ее ни в один ремонт не возьмут. Новую надо покупать…
– Ничего, – встрял Вилен Михайлович, – вот заполучим камушки, так не то что машинку купим – дом и несколько иномарок!
– Нет, вам еще в ту эпоху мозги парализовало, – насмешливо качнул головой Павел, – жди своих сокровищ! Ты вообще-то уверен, что это именно тот чукча, который ящик увез?
– Очень похоже, что он, – сдвинув на переносице седые кустистые брови, сказал Вилен Михайлович. – Ты запомни, – его зрачки сверкнули холодно и яростно, – это дело всей моей жизни. Вот у тебя какой смысл?
Павел выключил телевизор и, потянувшись, поднялся с кресла.
– Айда, батяня, выпьем, – миролюбиво улыбнулся он.
– Во-во, сколько с ним живу, вечно от проблем уходит, – осуждающе посмотрела на мужа Варвара.
Но Вилен Михайлович и сам хотел еще «принять на грудь», хотя время было позднее. Они вернулись на кухню, где на покрытом клетчатой клеенкой столе стояла бутылка водки и нехитрая закуска – соленые огурцы, колбаса и банка кильки в томатном соусе. Махнув три рюмки, Вилен Михайлович снова оседлал своего конька.
– Не нравится мне твой настрой, Пашка. Ежели дело с камнями выгорит, то есть я хочу сказать, если станет ясно, куда этот чукча брюлики припрятал, тебе придется поехать и забрать их раньше его. Сечешь?
– Куда ехать-то? – вскинул короткие брови Павел. – Может, они у него в банке в Якутске где-нибудь лежат.
– Какой банк, дурила! – воскликнул Вилен Михайлович. – Ты головой-то подумай: куда он их сдаст, ежели они незаконные? Как он объяснит, откуда у него такой капиталец?
– Так я читал, – выпятил от обиды губы Павел, – что люди сдают на хранение ценные вещи в банк, а банк не имеет права интересоваться, что кто сдал.
– Брехня, – опустил на стол мощный кулак Вилен Михайлович, – я за этим нанайцем всю жизнь слежу, ни в какой банк он ничего не сдавал.
– Не можешь ты с точностью знать. Ты вот говоришь, следишь, – ухмыльнулся Павел, – сидишь тут и в бинокль смотришь. И думаешь, что этого достаточно?
– Чую я, – сердито глянул на сына Вилен Михайлович, раздосадованный его недоверием.
– А если чукча твой вообще забыл о камушках? – выдвинул новую версию Павел.
– А ты бы забыл? – сощурил глаза Вилен Михайлович.
– Я бы нет, – с усмешкой ответил Павел, – но этих не поймешь. Давно это было… Ты говоришь, отца его посадили и вообще – полдеревни. Ничего не нашли… Как так может быть?
– Видать, припрятал он этот ящик, чего тут не понять? – Вилен Михайлович раздраженно тыкнул вилкой в кильку. – Самого-то его посадили, но он мог сказать сыну, куда богатство дел.
– Вилами на воде все это писано, – снова засомневался Павел.
– Я послушаю, что ты скажешь, когда окажется, что я был прав, – убежденно закончил спор Вилен Михайлович.
Он сделал лаконичный знак, мол, наливай. Выпив, Вилен Михайлович довольно крякнул и подцепил вилкой огурец.
– Я эти алмазы из-под земли достану, – сказал он, и при этом его лицо приняло такое решительное, даже злое выражение, что Павел не осмелился ему перечить.
