Эллой Ашотовной звали заведующую неврологическим отделением. Женщина она была южная – горячая и волевая. Если она примет от Щербакова пациента, то никто не заставит ее выписать его, пока она сама этого не захочет.
Пока Щербаков ходил договариваться, я решил взглянуть на своего спарринг-партнера. Мне было совсем не безразлично, в каком состоянии он находится, от этого многое зависело, да и, честно говоря, мне было интересно, насколько серьезны последствия моего сокрушительного удара. Я слишком давно не выходил на ринг и невольно гордился тем, что не все еще позабыл. Конечно, и противник мне попался не самый подготовленный, но все же.
Чтобы он не вычислил меня раньше времени, я прибегнул к простейшей маскировке – натянул на лицо марлевую маску. Я надеялся, что в белом халате, шапочке и маске меня будет невозможно опознать. Зайдя в палату, я нарочито невразумительной скороговоркой спросил у сестры лист анализов и с весьма деловым видом принялся его изучать, искоса бросая на пациента профессиональные взгляды. Мой озабоченный вид, невнятная речь и нехитрая маскировка привели медсестру в некоторое смущение, тем более что больного вел не я.
– Вы не захворали, Владимир Сергеевич? – поинтересовалась она осторожно.
После этого я понял, что мой дерзкий план по изоляции боксера имеет существенные недоработки. Во-первых, никто не старался сохранить мое инкогнито – как бы ни был туп мой противник, слыша слишком часто знакомое имя, он сумеет сопоставить некоторые факты. Что из этого получится, можно было только гадать. Во-вторых, уже с первого взгляда становилось ясно, что коллега Щербаков переоценил тяжесть состояния этого драчуна. Он был, конечно, еще слаб и одурманен препаратами, но я чувствовал, что через день-два боксер будет как огурчик. Видимо, его мозг был не слишком чувствителен к сотрясениям. Придя в норму, он немедленно потребует выписки. То, что он жертва криминальной травмы, ничего не меняет – он попросту откажется предъявлять претензии, и милиция с удовольствием закроет дело.
Когда же боксер выпишется из больницы, неприятностей хватит на всех. Мне же придется надеяться исключительно на себя, потому что, обратись я в правоохранительные органы, любые мои показания будут выглядеть так двусмысленно и экзотично, что, пожалуй, меня первого же и заключат под стражу.
Все это промелькнуло в моей голове, пока я делал вид, будто изучаю анализы. В результате я не придумал ничего лучше, как поспешно покинуть палату, оставив медсестру уже в полном недоумении.
Выйдя в коридор, я нос к носу столкнулся с нянечкой Любовью Михайловной. Она мне показалась несколько растерянной и даже испуганной.
– Вы что-то хотели? – резко спросил я ее.
– Да нет, ничего, – ответила она и поспешно затопала к лестнице.
Я спустился вниз покурить. Меня раздражало все – и ситуация, и мое необдуманное поведение, и эта женщина, которая, как мне казалось, стала слишком часто попадаться на моем пути. Закурив, я постарался взять себя в руки и успокоить тем, что у меня просто расшатались нервы.
Еще раз я увидел боксера, когда его на каталке перевозили в другое отделение. На его сумрачном лице было написано выражение глубочайшей досады. Мне показалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не разогнать суетящийся вокруг него персонал. Я понял, что моя спортивная форма еще весьма далека от совершенства – сломай я боксеру челюсть, мое положение было бы сейчас гораздо выигрышнее. Но у него оказались железобетонные кости.
Так или иначе, события опять выходили из-под контроля. Небольшая победа тут же оборачивалась новым поражением. Я запутывался все больше и не находил выхода. Добытая с такими приключениями информация уже не вызывала у меня энтузиазма. Я не совсем представлял, что мне с ней делать.
А ведь сначала казалось – стоит мне выяснить местоположение бандитской штаб-квартиры, и все решится само собой. Теперь же у меня не было абсолютно никакой уверенности, что зловещий особняк возле леса, красочно описанный Кириллом Андреевичем, является предметом моих поисков. Начать с того, что редактор мог попросту выдумать этот особняк. Затем, этот особняк может быть в тех местах не один. Даже отыскав нужный дом, нужно еще суметь в него проникнуть. У меня нет навыков диверсионной работы. Я никогда не проникал на закрытые объекты. Можно, конечно, положиться, как обычно, на случай, но, даже в случае благополучного проникновения, кто может гарантировать, что Казарина находится именно в этом доме? Склоняться к мысли, что придется делиться информацией со спецслужбами. Действовать наобум не хотелось по тем же причинам, по каким я воздерживался от обращения в прокуратуру. Значит, нужно было выйти на компетентного человека через хороших знакомых, которые заранее могли бы отрекомендовать меня как добропорядочного и законопослушного гражданина.
Я перебирал в памяти своих знакомых и убеждался, что те из них, кто может подтвердить мою репутацию, не имеют никаких связей со спецслужбами, а те, кто имеет такие связи, никогда в жизни не замолвят за меня ни словечка. Я уже совсем отчаялся разрешить это противоречие, но тут на помощь мне, как всегда, пришел случай.
Это произошло во второй половине дня, когда жаркий свет солнца в окнах вдруг сменился резким сумраком и угрюмые тучи затянули небосвод. Поднялся ветер – он раскачивал верхушки старых деревьев и через раскрытые форточки наполнил помещения влажной прохладой.
– Метеоцентр обещал ливневые дожди! – важно кивнула старшая медсестра нашего отделения Ольга Петровна, глядя в окно. У нее был такой вид, будто метеоцентр работал по ее подсказке.
Я не успел никак отреагировать на это замечание, потому что в приемный покой потребовали реаниматолога. Пришлось немедленно отправиться туда, гадая, что на этот раз подбросила судьба. Когда я появился в приемном, выяснилось, что больной еще не поступил. Распоряжение насчет реаниматолога было передано по рации врачом, дежурившим на «Скорой», – пациент, таким образом, находился еще в пути.
Присев на кушетку, я поинтересовался у врача приемного отделения, что за больной должен поступить.
– Я так понял, там передозировка! – прогудел в ответ коллега Иванов, жизнерадостный, румяный здоровяк. – Молодняк какой-то! Дело обычное… Но ты же знаешь Четыкина! У него все случаи исключительные, ему нужно, чтобы его всей больницей у ворот встречали!..
Четыкина я знал. Он работал на «Скорой» уже много лет, звезд с неба не хватал, но был страшным педантом. Все свои действия он подстраховывал предварительными звонками, справками и консилиумами. Когда поводов подстраховаться не было, он высасывал их из пальца. Зато он был неуязвим, как терминатор.
Его поведение часто вызывало досаду и насмешки, на которые он не реагировал. Взгляд его бесцветных рыбьих глаз неизменно оставался спокоен и холоден. На некрасивом лице, усыпанном мелкими шрамиками от старых угрей, не двигался ни один мускул. Четыкин выслушивал все и просто отворачивался. Он не нуждался в общении. Он был очень замкнутым человеком.
Мне он тоже не очень-то нравился, и я даже не пытался вступать с ним в контакт, хотя иногда нам приходилось работать в одной смене. Почему-то инстинктивно я даже побаивался его – эта бугристая кожа на щеках, неподвижные глаза и размеренный, без эмоций голос производили отталкивающее впечатление. Было в них что-то нечеловеческое. Разумом я понимал, что мое мнение грешит беспардонным субъективизмом, но ничего поделать с собой не мог.
