А я был слишком нетерпелив и не слишком проницателен, принимая ее сдержанность за равнодушие. Я был настолько слеп, что зачастую позволял себе изображать страдальца, ревнующего и оскорбленного, не понимая, что причиняю этим Марине новую боль и увеличиваю пропасть между нами.
Мы встречались все реже, а встречи делались все холоднее. Это было невыносимо для нас обоих, и мы предпочли расстаться. Иногда мы перезванивались, в основном когда появлялся повод поздравить друг друга с праздником, но шага навстречу никто уже не решался сделать. Мы взяли за правило придерживаться в разговоре шутливого, ни к чему не обязывающего тона, будто в нашей жизни ничего особенного не произошло.
Однако в душе у меня словно засела заноза, и время от времени я ловил себя на мысли, что ищу любой, самый незамысловатый повод для новой встречи с Мариной.
И вот сегодня такой повод, кажется, появился. Он был достаточно надуман, но кто же, как не криминалист-профессионал, поможет мне разгадать секрет черной пластмассовой штучки, которую некоторые граждане носят во рту, когда у них неприятности на службе! Охваченный радостным возбуждением, я спустился в наполненное гулом подземелье и запрыгнул в голубой вагон.
Я очень часто на своем веку влюблялся. Влюбленности эти оканчивались по-разному. Но, кроме любви к женщинам, была в моей жизни любовь, которая никогда не остывала и не приносила разочарований и боли. Я был влюблен в Москву.
Я влюбился в нее окончательно и бесповоротно семнадцать лет назад, когда приехал сюда учиться из провинциального Саратова. Москва – это волшебство, непостижимое чудо. Она бесконечна и бессмертна. Она заряжает энергией, как огромный аккумулятор. В ней кипит и сверкает жизнь. Ее сюрпризы неисчерпаемы.
Я проваливался в метро, словно в черную дыру, и с широченных проспектов, наполненных движением, вдруг попадал в тихий патриархальный уголок, где шумели березы и на зеленой траве желтели одуванчики; из старинных узких переулков вдруг переносился на простор облитых голубым воздухом холмов. Я садился в метро на Кузнецком Мосту, где хлестал беспросветный дождь, и выходил на станции «Красногвардейская», где вовсю сияло солнце и ни одна тучка не омрачала небосвод. Это был не город, это были тысячи городов сразу. И тысячи шансов.
У меня появились друзья, связи, и наконец мне удалось пристроиться в эту полузакрытую больницу для избранных. Я работал в отделении реанимации и здесь же в отделении скорой помощи подрабатывал. Раньше казалось, что в таких заведениях должны работать только светила медицинской науки, но потом я убедился, что, кроме светил, требуются и обыкновенные рядовые специалисты вроде меня, потому что кто-то должен пахать. Работа не показалась мне сложнее прежней. Специфика состояла в том, чтобы всегда держать язык за зубами. Наши пациенты платили за лечение деньги – и деньги немалые, – поэтому врачебная тайна соблюдалась неукоснительно, как в Сицилии закон молчания…
В школу МВД меня дальше порога не пустили. Дежурный поинтересовался, по какому вопросу я разыскиваю Антипову Марину Петровну. «По личному», – еле сдерживаясь, ответил я. Он посмотрел на меня с таким сомнением, будто я был кандидатом в каторжники и в ближайшие пятнадцать лет не мог рассчитывать на личную жизнь. Однако куда-то позвонил, и не прошло тридцати минут, как появилась Марина.
Она была в легком свитере с воротником, подпиравшим подбородок, и с рукавами до запястий. Увидев меня, Марина пораженно округлила глаза и улыбнулась.
– Какими судьбами? – удивилась она, но мне показалось, что в ее голосе все-таки проскользнули радостные нотки.
Я протянул ей букет сирени, который купил на остановке, и сказал, что соскучился. Вообще-то меня подмывало купить розы, но потом все же выбрал сирень… Увидев букет, она негромко рассмеялась и махнула на меня рукой.
– У меня сейчас лекция, – сказала она. – Куда я с такой охапкой?
– Это просто такой знак, – сообщил я. – Знак о моих намерениях, а ты теперь его можешь хоть в урну выбросить.
– Давай, Марина Петровна, я пока в кастрюлю поставлю! – предложил дежурный, с интересом вслушивающийся в наш диалог. – Домой пойдешь – захватишь.
Марина отвергла кастрюлю и, взяв наконец букет, увела меня в конец коридора. Мы остановились у окна, и я спросил:
– Ну и как ты поживаешь?
– Ты появился, чтобы об этом спросить? – сказала она. – С удовольствием удовлетворила бы твое жгучее любопытство, но мне правда нужно сейчас бежать – я ушла с лекции… У тебя же есть мой телефон – ты можешь в любой момент позвонить…
– Не доверяю я этим телефонам… – пробормотал я.
– Ну тогда выкладывай по-быстрому – с чем пришел, – предложила она. – И проваливай!
Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. По крайней мере, у меня будет повод встретиться еще раз. Я достал из кармана кусочек пластмассы и протянул его Марине.
– Слушай, ты, как криминалист, можешь определить, что это за хреновина? Я не уверен, но возможно, что именно из-за нее ухлопали человека.
Она покачала цилиндрик на ладони и зажала в кулак.
– Ладно, попытаюсь. Чего не сделаешь для старого друга! Позвони денька через два, ладно?
– Позвоню обязательно.
Я наклонился и поцеловал ее в щеку – это был невинный, почти братский поцелуй. Марина покачала головой, рассмеялась и сказала:
– На тебя так весна действует? Или ты пытаешься подлизаться к опытному криминалисту?
– Скорее первое, – серьезно ответил я.
Она махнула рукой и, ничего больше не сказав, ушла.
А я, оставшись один, странным образом мгновенно потерял всякий интерес к пластмассовой таблетке, и вся эта суета вокруг нее показалась полной глупостью. Гораздо больше меня терзала теперь неудовлетворенность от нашей встречи с Мариной. Я был недоволен собой и чувствовал себя дураком. В таком состоянии духа я и приехал домой.
Поднявшись к себе на седьмой этаж, я отпер дверь своей холостяцкой квартиры и первым делом направился к холодильнику. Мне хотелось есть. Но не успел я распахнуть дверцу, как раздался звонок в дверь. Чертыхнувшись, я пошел открывать.
На пороге стоял невысокий худощавый человек в сером костюме и черной рубашке без галстука. У него были усталые недоверчивые глаза и жесткие складки у рта.
– Вы – Ладыгин Владимир Сергеевич? – поинтересовался он.
Я кивнул, пытаясь вспомнить, видел ли я когда-нибудь этого человека.
– Следователь прокуратуры Рыбин, – коротко представился он. – Приезжаю к вам уже второй раз. Можно войти?
Я пожал плечами:
– Пожалуйста!
Он вошел и быстрым взглядом окинул мое жилище.
– Однокомнатная? Так-так… Владимир Сергеевич, вы вчера увозили на «Скорой» некоего Казарина?
Я кивнул.
– Что-нибудь можете о нем сказать?
