Думаю, это им вполне удается – предупредительный персонал, отличное питание и полнейший покой – все, что отличает это место от обычных больниц, приносит свои плоды. Стоит этот покой недешево и скорее всего не может быть полностью обеспечен платой, вносимой самими пациентами. Больница, несомненно, имеет и иной, весьма мощный источник финансирования, но кто является щедрым благодетелем, я могу только догадываться.
Нагрузка здесь на врача невелика – велика ответственность. Отсюда неизбежность консилиумов, собирающихся вокруг любого мало-мальски значительного пациента. Никто не хочет нести тяжкий груз ответственности в одиночку. Увы, специфика моего отделения не позволяет спрятаться за коллективную спину консилиума. Здесь все происходит так быстро, что ты почти всегда один на один с пациентом.
В моей палате сейчас трое больных. Они лежат в просторных боксах, подключенные к аппаратуре, и не видят страданий друг друга. Однако сами они постоянно на виду – постовая медсестра, стол которой напоминает диспетчерский пульт, наблюдает за показаниями приборов, и она всегда начеку.
Этой ночью в палату поступило новое лицо – жена предпринимателя, наглотавшаяся таблеток. Ее откачали, и жизнь ее сейчас в безопасности, но она еще слишком слаба и плохо ориентируется в пространстве. По ее застывшим, затуманенным глазам невозможно понять, благодарна она за то, что ее возвратили с того света, или нет.
Гораздо лучше чувствует себя пациент с желудочным кровотечением. Наверное, завтра его можно будет перевести в хирургию. Чуть получше дела и у отставного генерал-майора.
– Давление стабильное, диурез увеличивается, единичные экстрасистолы, – негромко докладывает медсестра, затянутая в хрусткий белый халат.
Экстрасистолы я и сам вижу на экране монитора. Генерал, осунувшийся и желтый, лежит на кровати, опутанный проводами и прозрачными трубками. В фильтре системы ритмично обрываются капли поляризующей смеси. В носу у старика закреплен катетер, по которому поступает кислород. В глазах смущение и тоска.
– Вот, доктор, за всю жизнь никого не боялся, – еле шепчет он серыми губами. – Ни черта, ни начальства… А сейчас испугался…
– Это не страх, Андрей Тимофеевич! – авторитетно говорю я. – Это беспокойство, вполне извинительное в вашем положении… Но мы его снимем – медикаментозно. Не волнуйтесь, через недельку-другую будете как огурчик!
Генерал силится раздвинуть непослушные губы в улыбке – мы отдаем дань оптимистической традиции, хотя у обоих на душе скребут кошки. Впрочем, если беспокойство или, откровенно говоря, страх, который терзает меня, играет роль приспособительного механизма, подстегивает мои защитные реакции, то старику он сейчас только помеха.
– Мария Николаевна, – говорю я сестре, – добавьте больному диазепам внутривенно – десять миллиграммов через четыре часа…
Она сосредоточенно кивает и напоминает, что меня в комнате для посетителей ожидает жена генерала. Беседа с родственниками – это не слишком приятная, но неизбежная обязанность. Я выхожу из палаты и направляюсь в комнату для посетителей.
Но голова моя занята совсем не предстоящей беседой. Я невольно перебираю в памяти итоги вчерашнего дня. Они были совсем неутешительны. До поздней ночи я пытался дозвониться до Марины, повторил эту попытку утром – все безрезультатно. К моему вполне оправданному беспокойству присоединилась еще и совершенно неоправданная ревность, будто в моей власти было регламентировать личную жизнь Марины. Однако я загнал эту ревность на задворки и сосредоточился на основной задаче – дождаться двух часов и немедленно разыскать Марину, чтобы избавить ее от этого во всех смыслах инородного тела. Хотя что я с ним буду делать дальше – неясно. Дело в том, что я умудрился потерять визитную карточку с телефоном Артема Николаевича. Со мной такое случается, особенно когда я волнуюсь.
В комнате для посетителей сияло солнце. Его золотые пятна лежали повсюду – на начищенном паркете, на кремовой обивке кресел, на сочной зелени домашних растений и на большой репродукции с японской гравюры, изображающей один из видов Фудзи под синим небом.
Распространению японской живописи в отделении способствует заведующий – Степан Степанович Ланской, который, по-моему, является в душе самураем, суровым и сентиментальным рыцарем, ищущим вдохновение в дотошных и причудливых пейзажах Страны восходящего солнца. Однако репродукции, развешанные в нашем отделении, грешат все-таки излишней яркостью красок и глянцевитостью поверхностей, напоминая собой рекламу какого-нибудь мыла.
Под этим рекламным синим небом сидела сейчас жена генерала, нервно вертя в пальцах длинную сигарету. Курение у нас не поощряется, о чем, видимо, было сделано и дополнительное предупреждение, но генеральша едва сдерживалась, чтобы не щелкнуть зажигалкой, – я это чувствовал.
– Здравствуйте! – поспешно сказал я, чтобы отвлечь ее от черных замыслов. – Ладыгин Владимир Сергеевич! Вы хотели со мной поговорить?
Женщина подняла на меня сердитые глаза. Она была из тех особ, возраст которых крайне трудно определить издали, особенно если не присматриваться. Прежде всего в глаза бросались пышная прическа вызывающе платиновых волос и яркие контрастные цвета одежды – черный с красным. Я не говорю уже о таких вещах, как клипсы, цепочки и браслеты. Их было тоже как-то много, и они бросались в глаза. И уже позже вы замечаете неестественный блеск кожи на безжизненном лице, предательскую дряблость шеи и бледные пятнышки пигмента на руках – следы неумолимого времени. Впрочем, несмотря на это, жена генерала все равно была значительно моложе мужа, может быть, лет на пятнадцать.
– Я жду уже сорок минут, – неприятным каркающим голосом сообщила она. – Неужели даже здесь я должна терпеть произвол медицинских работников?..
Сказано было сильно, но я пропустил это замечание мимо ушей. Генеральша может себе позволить многие мысли высказывать вслух – это одна из приятных привилегий генеральского звания. У меня с привилегиями дело обстояло несколько хуже, поэтому я только лишь сказал:
– Прошу извинить – был занят с больными…
– Тут что, некому больше заняться с больными? – удивилась генеральша, но, решив сменить гнев на милость, осведомилась уже не столь агрессивно: – Как там Андрей Тимофеевич? Скажите мне правду!
Я сделал озабоченное, строгое лицо и объяснил:
– Определенного ничего сказать нельзя. В настоящий момент состояние больного стабилизировалось, но возраст… Инфаркт вообще непредсказуемая вещь. Мы делаем все, что в наших силах, но обещать чего-то конкретно не берусь!.. Впрочем, пожалуй, я могу разрешить вам короткое свидание. Буквально пять минут…
Женщина отрицательно покачала головой и скорбно усмехнулась:
– Молодой человек! Может быть, вам нелегко это понять.. Но… короче, наши отношения с Андреем Тимофеевичем… Не думаю, что это пойдет ему на пользу. И все-таки скажите честно – вы уверены, что он выживет?.. У нас два сына. Один здесь, в Москве, а другой сейчас в Англии. Он дипломат. Что мне ему сообщить? Не хотелось бы зря срывать его с места – это может повредить карьере, вы понимаете?
