Может быть, некий пытливый студент копался в архивах, листал
истлевшую бумагу сто с лишним летней давности, прикрывая ладонью зевоту, вникал
в переписку одного из многих «политических» ссыльнопоселенцев, отбывавших ссылку
в здешних краях, со своим петербургским приятелем. И студенческий взгляд
нечаянно зацепился за строки вроде: «Не правда ли презанятная одиссея
приключилась со мной, любезнейший Платон Тимофеевич! Вот-с какой карамболь
вышел из невиннейшего желания развеять скуку прогулкой с ружьишком за плечом. А
образец тугоплавкой руды, что я нашел средь тех болот и из которой понаделал
бекасиную дробь, к сему письму прилагаю. Ты ж у нас как-никак Горный
заканчивал, может, и разыщешь в этом свой интерес...» И пытливый студент не
ограничился чтением писем, он заказал в картографическом отделе атласы
местности и сшивки карт-двухверсток, сопоставил описание из письма с
топографическими символами на картах, пришел к неким выводам, потом с кем-то
поделился своими догадками... И – па-ашла раскручиваться история.
А может быть, по истечении срока давности в спецхране
рассекретили очередную порцию документов, некогда причисленных к
государственным тайнам. И среди бумаг оказались записки сгинувшей экспедиции: в
выгоревших на солнце, шнурованных тетрадях беглые наброски карандашом, явно
сделанные на коленях, на пеньке, во время привалов. Однажды, много лет назад,
их прочитали невнимательно и забросили на пыльную полку спецархива. И вот
теперь настала пора вдумчиво перечесть тетради. Однако тот, кто взял на себя
труд вчитаться и осмыслить, почему-то отправился делиться своими соображениями
не к государственным людям, а к частным лицам.
Или все гораздо проще: некий охотник годков так несколько
назад наткнулся на занятную породу, набил образцами заплечный мешок, отвез в
город и показал знающим людям: уж не серебро ли это? Заблуждаться в этом случае
не позор – самородная железистая платина и впрямь очень похожа на самородное
серебро, что в свое время ввело в заблуждение даже прожженных конкистадоров,
которые мало в чем так хорошо разбирались, как в золоте и серебре. Впрочем,
благодаря их ошибке платину узнали в Европе. А что до охотника, то отвез он
образцы знающим людям, те тоже кому-то их показали или просто проболтались – и
вновь па-ашла раскручиваться история.
В общем, кто знает, как оно было на самом деле, однако
достоверный факт заключается в том, что открытие месторождения Шаманкина марь
не стало достоянием широких масс. А стало оно достоянием вполне конкретных
людей, которые не желали делиться открытием ни с государством, ни с другими, не
менее конкретными людьми. Ни с кем, короче говоря, не хотели они делиться. А
хотели эти люди на всем сэкономить и очень много заработать.
Чтобы сделать добычу платины как можно более рентабельным промыслом,
хозяева прииска использовали на нем рабский труд. Бичи, бомжи, нелегалы из
Китая и Вьетнама, беженцы из стран СНГ – вот из кого складывались приисковые
трудовые ресурсы. Из тех, кого не хватятся родные и близкие. Пропали и пропали,
страна по ним не зарыдает, товарищи не заплачут. К слову сказать, частные
прииски с рабами – не такая уж редкость во сибирских просторах и по сегодняшний
день. Слишком уж обширны эти просторы, многое могут скрыть.
Вот поэтому-то прииск благополучно просуществовал несколько
лет. Несколько лет изо дня в день охрана выгоняла на работу людей, одетых в
желто-красные робы.
Большинство рабов, конечно, быстро свыклось с неволей как с
неизбежностью, уподобив ее стихийному бедствию: противу урагана ж не попрешь.
Некоторые естественно восприняли такой поворот судьбы чуть ли не как удачу –
кормят хорошо, даже один выходной на неделе, баня имеется, конвой зря не
лютует, чем не жизнь? Были и такие, кто бежал. Те, кто уходил в болота, тонули
сами – топи были непроходимые. Остальных без труда догоняли, выслеживая с
помощью датчиков, маячков, по броской на любом фоне одежде. Нарушителей
хоронили на местном кладбище, разбитом на берегу неширокой лесной речушки. Там
же находили вечное успокоение и скончавшиеся от вполне естественных причин.
Может быть, кому-то из беглецов и удавалось оторваться от
погони, пройти тайгой до обитаемых мест. Только вот вопрос: куда эти беглецы
потом девались? Во всяком случае, в органы с жалобами на таежных рабовладельцев
никто не обращался, да и слухов таких, что вот вышел, мол, из тайги ободранный
человек, поведал, что-де с тайного прииска идет, и возопил: спасайте, люди
добрые, тех, кто там безвинно пропадает.
В общем, как бы то ни было, а несколько лет никто и ничто не
мешало жизни на прииске течь по нехитрому распорядку. И в глубине сибирских
лесов свершался простой, но приносящий немалую прибыль цикл: вскрывалась пустая
порода, добывались платиносодержащие пески, загружались в промывочную бочку,
где под напором водяной струи порода разделялась на два продукта. Верхний,
состоящий из камней и неразмытой глины, направлялся в отвал. Нижний поступал на
отсадочные машины и концентрационные столы. В результате обогащения получали
шлиховую (то есть самородную) платину. Которую потом и увозили вертолетом в
неизвестном направлении.
Однако все не вечно, и левый прииск было решено
ликвидировать. Слишком многие стали проявлять интерес к Шаманкиной мари.
Начиная от воровского сообщества, включая ФСБ и заканчивая старшим лейтенантом
внутренних войск Алексеем Карташом. Последний вписался в историю по причине
авантюрного склада характера да ввиду своего скучного, бездеятельного
прозябания в поселке Парма. Вписаться-то получилось легко, а вот выписаться...
История закрутила, завертела и забросила его, а вместе с ним дочь начальника
ИТУ Машу, беглого зэка Гриневского и фээсбэшника Геннадия на Шаманкину марь.
В тот день прииск сначала превратился в концлагерь, когда
загнали в сарай ставшими ненужными рабов и положили их там с порога из ручного
пулемета. Потом же прииск превратился в филиал Клондайка времен золотой
лихорадки, времен Хоакино Мурьетты – потому что нашлись охотники, и не в
единственном числе, захватить приготовленные к вывозу ящики с платиной…
Как поется в одной старой песне, в живых осталось только
трое. И эти трое сидели на земле под вертолетом. И победителями себя отнюдь не
ощущали. А самое главное – они не понимали, что же делать дальше.
Есть вертолет и есть кому его пилотировать – но некуда
лететь.
Есть богатство, которого, подели поровну на троих, хватит
каждому, чтобы в роскоши прожить до конца дней – но сейчас на это богатство
ничего не купишь, сейчас это не более чем просто неподъемная тяжесть в зеленых
ящиках.
Позади бой и смерть, позади гибель «археолога» Гены, впереди
– полный туман.
И совершенное, полное какое-то опустошение внутри.
Возвращались распуганные выстрелами птицы. Какой-то мелкий
зверь зашуршал в березняке. Люди же молчали. Каждый думал о чем-то своем... или
ни о чем не думал, а просто тихо лежал или сидел, закрыв глаза.
Но они не могли себе позволить длительный отдых, пусть и
заслужили его. Лишь кратковременная, в несколько минут передышка никак всерьез
не могла повлиять на их положение. А то и могла, однако верить в это не
хотелось, и совсем без передышки им было никак не обойтись – все-таки, чай, не
спецназ и не профессиональные охотники за сокровищами, нет той привычки, чтобы
совершить марш-бросок, отползаться, отстреляться, потерять в бою товарища,
потом еще немножко повоевать, утереть пот и – в новую заваруху со всем нашим
пылом.
