– Да уж, в чистоплюйстве вас не упрекнешь! – заметил с усмешечкой Чехов.
Возникла короткая пауза. Блуждающий взгляд Николая Петровича перебегал с моего лица на чеховское, не останавливаясь ни на секунду. Дышал Груздев по-прежнему тяжело, поминутно облизывая сухие губы. Наконец он взмолился:
– Давайте же возьмем чего-нибудь! Худо мне!
– Будет еще хуже, – непреклонно объявил Чехов. – Если вы не сообщите номер телефона, по которому вчера звонили…
– Да ради бога! – буркнул Николай Петрович. – Там где-то на телевизоре бумажка валялась с номером. На память я не помню, конечно.
Чехов, проявляя сочувствие к неопохмелившемуся, сделал попытку подняться, но я предупредил его, сказав:
– Я поищу!
Пока я лазил вокруг телевизора в поисках бумажки, Юрий Николаевич продолжал допрос.
– Итак, чей же это оказался телефон? – спросил он. – Самой Малиновской?
– Да откуда мне знать! – воскликнул Груздев. – Мне всего-то надо было сказать в трубку два слова: «Мы выходим», и все дела… Слушайте, кончайте с этими дурацкими вопросами! Если я сейчас же не выпью – отправлюсь за дядюшкой Миллером!
– Вы знаете, Николай Петрович, я, в некотором роде, тоже эстет, – абсолютно серьезно произнес Чехов. – Мне нравится, когда действительность самоочищается от своих уродливых проявлений… Поэтому ваше намерение отправиться, так сказать, на поля вечной охоты, я могу только приветствовать. Тем более что вы принадлежите к ненавистной мне касте врачей. Мне удалось примириться с существованием единственного в своем роде Володи Ладыгина – вам же я могу пожелать лишь счастливого пути!
Эта отповедь произвела на хозяина квартиры необыкновенно сильное впечатление. Он поник головой и окончательно впал в депрессию.
– Да, теперь я знаю, что такое ад, – покорно сказал он. – Это похмелье пополам с Ладыгиным.
– Ад на самом деле – это нечистая совесть, осложненная алкоголизмом! – назидательно промолвил Чехов. – Только чистосердечное признание может теперь чуть-чуть облегчить вашу участь…
– Какое признание! – горько воскликнул Груздев. – Я оказался игрушкой в чужих руках.
– Весь вопрос в том – в чьих! – сказал Чехов. – Кому вы должны были сообщить, что выходите? Ведь вы должны были как-то убедиться, что дозвонились туда, куда нужно?
– А ведь верно! – обрадовался вдруг Груздев. – Мне должны были ответить: «Грек слушает!»
– Ну слава богу! – тоже обрадовался Чехов. – Наконец-то! Что от вас и требовалось… Теперь чувствуете, что вам сразу стало легче?
– Значительно легче! – язвительно откликнулся Груздев.
– Нашел! – объявил я, размахивая бумажкой с номером, которую мне удалось отыскать в прихожей среди грязной обуви.
Чехов слез со стула и с любопытством уставился на цифры, наспех написанные простым карандашом.
– Тот самый? – ткнул он бумажку под нос Николаю Петровичу.
– Тот-тот, – проворчал Груздев. – Я наконец могу быть свободен?
– Мы еще не закончили! – строго сказал Чехов.
С бумажкой в руке он подошел к телефону и набрал номер.
– Здравствуйте! Николай Сергеевич, с вами говорит Чехов. Помните? Спасибо, нормально. Будьте любезны уточнить, кому принадлежит телефонный номер… – И он продиктовал цифры с бумажки.
Голос его звучал так убедительно, что даже отчаявшийся Груздев поднял голову и спросил:
– Он что – в самом деле из управления?
– А то! – сказал я, как бы купаясь в лучах чужой славы.
Юрий Николаевич внимательно выслушал ответ неизвестного мне Николая Сергеевича и с удовлетворенным видом положил телефонную трубку.
– Итак, адрес у нас имеется, – сообщил он мне, пряча бумажку в нагрудный карман пиджака. – Конечно, это не бог весть что, но все же зацепка. Чем черт не шутит – может быть, это и есть адрес Малиновской.
– Ну теперь-то я свободен? – нетерпеливо спросил Груздев.
– Мы еще не закончили! – повторил Чехов. – Имеется еще вопрос. Фамилия Заболоцкий вам о чем-нибудь говорит?
Груздев изобразил на лице работу мысли.
– Это композитор, что ли? – проговорил он с сомнением.
– Не знаю, какой он композитор, – заметил Чехов. – Но по основной профессии он ваш коллега, косметолог.
– Вроде слышал чего-то… – неуверенно сказал Груздев. – Но врать не буду, не помню!
Чехов посмотрел на меня вопросительно. Я пожал плечами. Пожалуй, больше из этого типа ничего нельзя было выжать.
– Хорошо, Николай Петрович! – важно произнес Чехов. – Мы сейчас уходим. Можете вплотную заняться лечением. Только предупреждаю – о нашем разговоре никто не должен знать. Это понятно?
– Да ради бога! – воскликнул обрадованно Груздев. – Да и кому мне докладывать о нашем разговоре? Ко мне никто и не заглядывает давно! Ну кроме, конечно…
– Понятно! – заключил Чехов. – Ну тогда всего хорошего! И не забудьте застегнуть штаны, когда пойдете из дома…
Николай Петрович был настолько осчастливлен нашим уходом, что даже это отчасти обидное замечание воспринял как должное – лишь на губах его мелькнула виноватая улыбка.
А Юрий Николаевич как ни в чем не бывало направился к выходу, хлопнув меня мимоходом по плечу.
– Двигаем, Володя! – провозгласил он.
Когда дверь груздевской квартиры закрылась за нами, Юрий Николаевич задумчиво сказал:
– А правильно Миллер его уволил! Страшно подумать, что может отрезать такой, с позволения сказать, хирург на операционном столе!
– Ну что такого он может отрезать, – успокоил я Чехова. – Он же, в конце концов, не уролог!
– Шуточки у вас! – неодобрительно покачал головой Чехов. – Вверяй после всего этого свое здоровье всяким шутникам!
Мы спустились вниз и сели в машину. Юрий Николаевич не торопился отъезжать. Он достал из кармана папиросу и с удовольствием закурил.
– Сегодня – первая! – похвастался он. – Хочу себя немного урезать. Кашель стал мучить по утрам, понимаешь?
– Понимаю, – сказал я. – Курить – здоровью вредить.
Чехов саркастически покосился на меня, но потом вздохнул и согласился:
– Это точно. Уж лучше пить.
– А почему не едем? – поинтересовался я.
– Хочу убедиться, – объяснил Чехов, – что твой коллега действительно поскачет сейчас за вином, а не куда-то еще…
– А насчет Щуки что скажешь? – спросил я. – Кажется, их не видно.
– Вот именно – кажется… – многозначительно произнес Чехов. – У них нюх – собачий. Как только запахнет Бухгалтером, так они и появятся. Но пока для этого рановато.
– А если он за это время смоется?
