– Извини, Верочка, как увижу твои веснушки, все забываю. Пациенту – термометр, сама – к хирургам. Подозрение на острый аппендицит. Ваша язва, уважаемый, к сожалению, здесь ни при чем.
Только сейчас я заметил у дверей палаты заведующего отделением.
– Ах вот вы где, – сказал он.
– Да, я здесь, – подтвердил я с достоинством, – а в чем дело?
– Абсолютно ничего, – заверил тот, отступая в коридор. – Просто… Предпочитаю, чтобы вы были на виду.
Что бы это значило? С искренним недоумением пожав плечами, я вернулся к заботам о страждущем толстяке, выкинув на время из головы и заведующего с его приколами, и неотложный звонок к Чехову, и даже Катин пленительный образ.
О том, что собирался в спешном порядке позвонить Чехову, я вспомнил только к концу смены. Тогда же прояснилась непонятная фраза завотделением. Кто-то позвонил и поинтересовался, на месте ли доктор Ладыгин. Получив категорически утвердительный ответ, неизвестный немедленно отключился. Заведующий, обалдевший от такого хамства, сконцентрировал внимание на мне, ни в чем не повинном, и впоследствии даже не смог вспомнить, был ли звонивший мужчиной или женщиной.
Мне не оставалось ничего другого, как снова пожать плечами. К концу дня этот немудреный жест стал для меня настолько привычным, что я воспроизводил его буквально по каждому более или менее подходящему поводу. Впрочем, и подходящих поводов для пожимания плечами, постепенно перешедшего в какое-то непроизвольное подергивание, было вполне достаточно, чтобы удивить светил мировой медицины, навеки заработав «плечевой тик».
Для начала я не дозвонился Чехову. Хотя время, определенное для этого им же самим, уже почти подошло. Повторная попытка ровно в назначенный срок также закончилась ничем. Я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы перед лицом неведомой опасности, совершенно забыв при этом, что совсем недавно сам же мечтал избавиться от занудной опеки полковника.
Смена моя кончилась, до дежурства на «Скорой» оставалось еще несколько часов. Проведу их с пользой для дела, решил я. Чехов самоустранился, но я – вот он, хотя и без машины. Если Колобок или Тарасов вздумают ехать на такси, выставлю им счет.
Крутикова на месте не оказалось. Фигуристая сестричка, которая считала меня уже своим лучшим другом и надежным защитником слабых и угнетенных, по секрету шепнула, что Колобок ровно в четырнадцать ноль-ноль сорвался с места, а в четырнадцать ноль-две уже выкатился за пределы клиники.
Я переключил свое внимание на Тарасова. Тот спокойно занимался каким-то неврастеником. Мишка Колесов спал после сытного обеда, меню которого было составлено в соответствии с требованиями восстановительной и общеукрепляющей диеты.
Чтобы не мозолить никому глаза, я вернулся в терапию, заглянул в ординаторскую, взял забытую кем-то книгу, с которой и устроился на скамеечке во дворе клиники. Скамеечка была скрыта от посторонних глаз декоративным кустарником, но давала возможность обозревать значительный участок дорожки, ведущей к воротам.
Разговор Тарасова с каким-то человеком, очевидно одним из пациентов, о предстоящей консультации у светила медицины я слушал вполуха, о чем теперь страшно сожалел. Из второго, совсем уж неприятного для психиатра телефонного разговора следовало, что Тарасов должен сделать что-то такое, чего он делать очень не хотел бы. Возможно, куда-то поехать или приехать, потому что сделать это что-то Тарасов обещал пораньше.
В результате героического умственного усилия мне удалось сделать следующий вывод. Судя по контексту, оба телефонных разговора были взаимосвязаны, а последний из них, возможно, каким-то боком касался Колесова. И «типа из терапии». Возможно, меня. Если так, то моя популярность стремительно набирает обороты. А если оба разговора взаимосвязаны, то неплохо было бы смотаться на Никитскую. Интересно, сколько на Никитской магазинов детской одежды? Пока я буду это выяснять, рискую пропустить представление. Значит, остается двигать туда, куда поведет Тарасов.
Здесь я окончательно устал и решил прополоскать перегруженные решением логических задачек мозги с помощью прихваченной в ординаторской книжки. Невзрачная с виду книжонка оказалась на удивление увлекательной. Настолько, что я даже забыл посматривать в сторону ворот. От неминуемого фиаско в детективно-сыскном деле меня спасли рассеянность Тарасова и нянечка, зычный голос который разнесся по округе и эхом вернулся обратно:
– Эдуард Григорьевич! Ключики-то забы-ы-ыл!
Я поспешно вскочил, восхваляя природу, давшую больничной нянечке столь мощный голосище.
На выходе я протянул книжку охраннику.
– Пациент забыл. Пусть до моего возвращения у вас побудет.
Может, почитает немного, интересная книга-то. А то бедолага от такой работы скоро совсем одичает.
Тарасов вышел на Тверскую и конечно же поймал машину. Чертыхнувшись, я поднял руку.
Ехали мы, к счастью, совсем не долго, и уже десять минут четвертого машина с Тарасовым остановилась на улице Никитской. Напротив нарядной витрины магазина детской одежды. Я попросил водителя ехать помедленнее.
– Помедленнее пешком ходят, – недовольно проворчал он.
Я разозлился.
– Ну так я и пойду пешком. Высадите меня здесь.
– Здесь не могу, здесь перекресток.
– Ну так остановитесь после перекрестка!
Выгрузив водиле почти всю свою наличность, я помчался обратно. Тарасов, сцепив за спиной руки, нервно прохаживался недалеко от входа в детский магазин. Я невольно поискал взглядом Крутикова.
Сообразив, что стою у дороги, как памятник, открытый взорам всех и каждого, я поспешил скрыться за дверью магазинчика с лаконичным названием «Одежда». У двери я оглянулся и на некоторое время застыл, стараясь не пропустить ничего из происходящего на другой стороне улицы. Напротив нарядно украшенной витрины остановилась черная «девятка». Сердце мое сначала почти остановилось, а потом застучало с бешеной скоростью. Из «девятки» со стороны пассажирского сиденья неторопливо вышел здоровенный детина, лениво окинул взглядом улицу, развернулся и направился к входу в магазин. Детина больше походил на вышибалу, чем на молодого отца. Но ведь и у вышибал, вероятно, случаются дети. Напомнив себе, что черных «девяток» по Москве гоняет, должно быть, не меньше, чем белых или вишневых, я переключил внимание на Тарасова, который торопливо шел к «Волге» серого цвета.
– Юноша, вы выходите или будем стоять как соляной столб?
Сильно надушенная дама с невероятным количеством подбородков и дряблыми обвисшими щеками теснила меня на улицу, искусно пользуясь огромной грудью как тараном. Судя по ее внешнему виду, которому уже не мог помочь ни один косметолог, она имела полное моральное право называть меня юношей.
Я сделал попытку проскользнуть мимо дамы внутрь магазина, но застрял и легким движением груди был выброшен на тротуар, как камень из катапульты. Поправив на груди платье жестом, достойным королевы, дама величественно удалилась. Я же сделал вид, что в свободное время только тем и развлекаюсь, что штурмую магазины готовой одежды, и непринужденно направился к входу. Не встретив на этот раз никакого препятствия, я проник в магазин и сразу же повернул к прилавку, находящемуся у витрины.
