– Да, известно, – произнесла Ирина Сергеевна с неохотой, – я внимательно изучила федеральный закон об оказании психиатрической помощи гражданам… Но, послушайте, нельзя же все время следовать букве закона. Речь идет о судьбе человека! Если Лерочка попадет в психушку, это же может сломать ей всю жизнь!
– Зачем же вы так – «в психушку»? В психиатрическое отделение, это во-первых. А во-вторых, речь идет не просто о судьбе вашей дочери, а о ее жизни.
– Вот именно, о ее жизни, – женщина сделала ударение на «ее», – так, может, вы с ней сначала и поговорите? И не надо никуда сообщать, а? Я вас прошу. Маленькая ложь, возможно, в обмен на жизнь человека?
Не знаю, как бы я поступил, если бы она начала спорить, качать права или предлагать деньги. Но тут я сдался.
– Хорошо, я поговорю с вашей дочерью, а там посмотрим.
Лера оказалась красивой стройной девушкой с бездонными темными глазами, в которых застыла боль, тоска и немой вопрос. Она полулежала в большом удобном кресле, устремив безучастный взгляд куда-то в угол. Она повернула голову, посмотрела сквозь меня и натянуто улыбнулась одними губами. Я представился и замолчал, не имея ни малейшего понятия, что говорить дальше.
С усилием, как бы нехотя девушка разлепила губы.
– Вы громко разговаривали. Я все слышала.
Она замолчала, легким кивком указала на диван и снова отвернулась. Даже моих поверхностных знаний о психиатрии оказалось вполне достаточно, чтобы поставить предварительный диагноз. Все симптомы глубокой депрессии были налицо: двигательная заторможенность, апатия, что там еще? Я покопался в памяти. Ага, торможение интеллектуальной деятельности, проявляющееся в том числе в нежелании говорить и замедлении речевых реакций. Вполне присутствует.
– Я не хочу умирать, – снова заговорила девушка. – Проблема в том, что и жить не хочу. Я еду с вами.
Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул, перечислил, что необходимо взять с собой, и вышел, рискнув напоследок попросить поторопиться. Неукротимый жизнелюб, я всегда с опаской и сочувствием относился к страдающим депрессией людям.
В коридоре меня ожидала мрачная Ирина Сергеевна.
– Ни за что, – решительно заявила она. – Лерочка сильная, она справится. А я в состоянии сама обеспечить ей все условия.
– Но не профессиональную помощь, – не менее решительно отозвался я, – маленькая уступка принципам, возможно, в обмен на жизнь человека. Вашей дочери, между прочим.
По дороге к машине мы оба не произнесли ни слова. Лера передвигалась легко и беззвучно, как тень. Волосы она собрала в хвост на затылке, отчего тонкая шея трогательно обнажилась. Под мышкой девушка сжимала полиэтиленовый пакет с вещами, вцепившись в него, как в последнюю соломинку.
При нашем приближении Славик и Вадик выскочили из кузова, деловито огляделись. К счастью, на этот раз они сумели удержаться от обычных острот. То ли ситуацию прочувствовали, то ли красота девушки так смутила этих переодетых в белые халаты гоблинов. Вторая причина была более вероятна. «Больных надо лечить, а не сопереживать им», – любил с важным видом поучать молоденьких медсестер Славик. «Вот-вот, сочувствие вредно для самочувствия», – поддакивал ему Вадик, имея в виду, конечно, свое самочувствие.
Лера равнодушно скользнула взглядом по лицам бравых санитаров, слегка моргнула в ответ на бодрую фразу Вадика «Здрасте!» и с сомнением уставилась на стол, закрепленный в середине кузова.
– Вадим, усади девушку поудобнее, – строго сказал я, подчеркнуто выделив «усади», – Слава, поедешь со мной в кабине.
Славик обиженно засопел, засунул в карманы халата огромные ручищи и двинулся к кабине. Физиономия Вадика растянулась в счастливой улыбке:
– Слушаюсь, шеф!
Славик ожидал меня около открытой дверцы кабины. Сдержанно покряхтывая, я забрался внутрь.
– Заводи, Степаныч, поехали.
Двигатель заурчал. Славик с мученическим видом поставил ногу на подножку. Разделить братцев-санитаров мне хотелось потому, что я не знал, как их жизнерадостный треп отразится на состоянии девушки. Ни один, ни другой были не в состоянии долго держать рот закрытым, а трепались они неизменно на три темы: веселые студенческие будни, еда и женщины.
– Сделай лицо попроще, – попросил я, – не на эшафот поднимаешься.
Горестно вздохнув, санитар полез в кабину.
– Ладно, – сжалился я, – топай в кузов. Но чтобы вести себя там смирно.
– Яволь, шеф! – гаркнул Славик и испарился, не забыв, впрочем, захлопнуть дверцу.
Наконец мы тронулись. Я прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Настроение сегодня у меня и так было не ахти – отношения с Мариной зашли в очередной тупик, да и ноющие мышцы не способствовали оптимизму, – а непродолжительное общение с печальной Лерой окончательно настроило меня на сентиментально-лирический лад.
С Мариной мы познакомились довольно давно, когда она попала в автомобильную аварию, а затем – с серьезными ожогами на больничную койку. Долгое время мы ходили вокруг да около. Марина упорно держалась от меня на скаутском расстоянии, стесняясь, ко всему прочему, оставшихся после ожогов шрамов. А я, хотя и догадывался, что вся ее холодность и отчужденность не более чем защитная броня, не решался настаивать. Неизвестно, чем бы все это кончилось, но, как говорят в народе, не было бы счастья, да несчастье помогло. Точнее, одна история со стрельбой, погонями и похищениями, в которую я умудрился не только сам влипнуть, но и Марину втянуть. Именно тогда мы окончательно поняли, как дороги друг другу и что вместе нам гораздо лучше, чем врозь.
Последовало несколько счастливых дней, недель, потом счет пошел на месяцы. Но недавно на горизонте внезапно появилось маленькое облачко, которое стремительно превратилось в грозовую тучу. Началось все, как водится, с мелочи, с досадного недоразумения. Пару недель назад, заявившись без предупреждения, я застал Марину в мрачном расположении духа. «Извини, на работе проблемы, я не в настроении и хотела бы сегодня побыть одна», – отрезала она, едва я переступил порог. Мне бы отнестись с пониманием, тем более знаю, что работа, точнее, служба у Марины не сахар, – трудится она криминалистом. Однако куда там, я ведь тоже с характером. «Что ж, – говорю, – дорогая, твое желание для меня закон. Дай знать, когда с проблемами разберешься». Так и ушел, даже не спросил, что случилось.
Прошла неделя, потянулась другая. Наконец я не выдержал, позвонил сам. И снова повел себя, как последний идиот. Едва заслышав в трубке спокойный, даже радостный Маринин голос, я не без сарказма – как же, я волнуюсь, страдаю, а она радуется как ни в чем не бывало – поинтересовался:
– Как дела на работе? Проблемы все еще одолевают?
На что получил сухой ответ:
– Все еще да.
На этом, собственно, наш разговор и завершился.
– Что такой смурной сегодня, Володя? – прервал мое самобичевание Степаныч.
