Старый пес лежал на молодой траве и в полудреме втягивал ноздрями аромат обновившейся после долгих студеных дней земли. Ему не спалось. Болело сердце. Он доживал свой недолгий собачий век за высоким зеленым забором, сваренным из стальных листов. Он много видел, на пару человечьих жизней хватит точно. Афганистан… В годовалом возрасте он уже вынюхивал мины на пыльных дорогах. Потом Север, когда он своим теплом пару раз спасал хозяину жизнь. Почему-то глохли урчащие машины во время пурги, и они вдвоем оставались похороненными внутри железного чрева на долгие дни с несколькими вкусными бутербродиками с кусочками колбасы и сыра, залитыми взбитыми с молоком яйцами и зажаренными на сливочном маргарине, что делала хозяйка. Их находили полуживыми, откапывали. Отправляли в отпуск, на юг. Солнце жаркое там. Воздух мягкий. И невообразимое количество соленой воды, которую пить не будешь. Море, в общем.
Потом сытая Германия. Славное время. И предки его оттуда, порода его так и называется - немецкая овчарка. А какие там женщины! Вы бы знали - век бы не уснули.
Потом они приехали сюда. На Родину. Он даже смог осчастливить здесь одну леди той же породы, что и сам, проживающую через дом. Говорят, у нее трое. Все пацаны. Все в него. Им уж год. Наверняка обрели новых хозяев.
Пес навострил уши. Странно, похоже, напротив дома, метрах в двадцати от него, остановилось двое солдат, уж запах ваксы он не забыл, а вместе с ними немытая корова. Тогда почему он не слышал копыт? Старость? Ветер? Встав, черный «немец» медленно потянулся и лениво пошел к калитке. Цепь не гремела. Его просто никогда не сажали на нее. Да и куда он денется в свои семнадцать лет.
Если бы он мог улыбаться. Вакса и коровье дерьмо вперемешку. Только люди могут вляпаться в чужое. Животные на такое не способны. Носа, что ли, нет?
- Вот дом Евздрихина, - зашептал лейтенант, указывая на высокую и развесистую телевизионную антенну на крыше. Они стояли вдвоем за толстым дубом. Ствол, неимоверно разросшийся вширь, без труда скрывал обоих от дороги, через которую стоял высокий особнячок из белого кирпича с мансардой. Очень неплохое зданьице по местным меркам.
- Прапорщика? - Витек хотел закурить, но лейтенант не позволил.
- Ты в машинах разбираешься, я знаю. «Уазик» видишь?
- Нет.
- Правильно. Он за забором. Стоит под дикой яблоней прямо перед окнами.
Витек про себя отметил, что угнать «УАЗ» для него так же просто, как монаху «Отче наш» прочитать. Но не сбрендил ли летеха?
- Про комиссию из округа, естественно, знаешь?
- Знаю.
- А то, что двигатель с «УАЗа», стоящего на хранении, Евздрихин поставил себе на машину, знаешь?
- Круто. За пять минут такие вещи не делаются. А свой на его место всунул, да?
- Именно. Комбат считает, что случилось это в мое дежурство. Сегодня днем комиссия поедет в парк. Надо, чтобы по дороге машина прапорщика заглохла.
- Генерал на «Мерседесе» ездит.
- Не твоя забота.
- А Стойлохряков на служебной.
- Не твоя забота.
- А прапорщик вообще может не поехать.
- Ты сделаешь или нет?
- За рулем кто будет, я?
- Нет, скорее всего, сам Евздрихин.
- Это сложнее.
- Было бы просто, я бы с тобой не консультировался.
- Почему со мной?
- А с кем? Не пойду же я к Паркину. По угонам ты у нас спец.
- Можно грязи в бензобак добавить, тогда карбюратор забьется. Но время, когда движок начнет лихорадить, угадать невозможно. А если у него топливный фильтр, тогда вообще ничего не выйдет.
- А свечи? - с надеждой произнес Мудрецкий.
- С места не тронется. Мне надо подумать.
Тут молодому офицеру, бывшему аспиранту университета, пришлось себе признаться, что выпускники ПТУ тоже могут соображать и для поиска ответа им нужно время.
- Сейчас три часа. В четыре поселок начнет просыпаться. Станет светлее. Если комиссия обнаружит сегодня в парке подмену двигателя, я влечу в дерьмо по горло.
- Может, самое простое номера перебить на двигателе?
- И ты можешь это сделать?
- Нет, но я слышал, что так делают. Правда, в любом случае фигня выходит. Может, прикуривать его постоянно?
- Чего?
Витек подошел к забору и, подтянувшись, сунул нос за ограду. С другой стороны на него флегматично смотрели большие, блестящие в темноте глаза. Полумрак помешал оценить размеры пса, а разглядывать его долго не представлялось возможным. Собачка начала потихоньку выходить из себя. Злобное рычание не обещало радушного приема, если он решится все же лезть во двор.
Пес вяло вильнул хвостом и умолк. «И чего это не спится людям? Голодные, что ли? Еду ищут? Ну это я могу понять. Все одно, если уж полезет, вцеплюсь, где помягче, старыми истертыми клыками. Извиняйте, если чего не так выйдет. Ушел, похоже. Даже не интересно. Сердечко разыгралось опять. Ох уж эти люди! Чем старше становлюсь, тем яснее понимаю, что вреда от них больше, чем пользы».
- Чего там? - нервно спросил Мудрецкий, доставая «Родопи».
- Курить нельзя, демаскируете подразделение.
- Ах да, черт, - лейтенант выкинул сигарету в траву.
Резинкин тут же наклонился и подобрал ее, засунул себе за ухо.
- Потом покурю.
- Вам что, сигарет не дают?
- Дают, но не хватает же.
Мудрецкий отдал солдату всю пачку.
- Чего видел?
- Псина там огромная. Похоже, цепи на шее нет. Сидит прямо у забора. Я даже испугался от неожиданности.
Мудрецкий вздохнул.
«Чем я занимаюсь тут, господи! Надо было держать язык за зубами на кафедре. Идиот».
- Сиди тут, за дубом. Я через полчаса приду, - лейтенант нащупал в кармане наличность.
- Вы куда?
- Надо же с собачкой разобраться.
- Отравить хотите?
- Зачем так грубо?
- Надо бы фонарик, маленький, чтобы во рту держать можно было, и отвертку помощнее.
- Хорошо.
Пес глядел на луну и молил собачьего бога послать ему кусочек колбаски. Ну хочется ему, старику, в последние дни побаловать себя, пока еще аппетит не пропал.
Случилось чудо. С неба, шлепнув его по морде, свалился кусок вареной, высшего сорта. Пес долго обнюхивал свалившийся на его голову подарок, потом взглянул на луну, вильнул хвостом в знак благодарности и в мгновение ока слопал лакомство.
Так быстро. Больше не будет?
На удивление, дело не кончилось одной подачкой. Чем же он так понравился тем, кто на небе?
