Сам Зубков восседал в кресле с высоченной спинкой. Олигарх,
как и положено в данном случае хозяину положения, снисходительно поглядывал
вокруг, почти незаметно усмехаясь одними лишь уголками губ. Кем уж он себя при
этом представлял – королем Артуром, Аль Капоне или князем Вованом Ясно
Солнышко, – сказать было затруднительно, но Карташ склонялся к мнению, что
скорее всего последним, – если припомнить его патриотические
умонастроения. И глядя на кресло с олигархом, Алексей ответил на вопрос,
который неоднократно задавал самому себе: «Какой логикой увязывается все то,
что произошло с ними в последние часы?» Да вот она, та самая логика, –
жует бутерброд с красной рыбкой. И зовется она «самодурство барина». Принцип
«Захочу – золотом осыплю, а захочу – собаками затравлю», – он, конечно,
кто же спорит, в русских традициях.
А в сибирских традициях и подавно. Во глубине таежных
бескрайностей, вдали от грозной столичной власти разные там миллионщики,
заводчики, купчины и высокопоставленные государевы люди колобродили так, что
поныне о том жива память, вытворяли эдакое, что нынешние «новые русские»,
выражаясь на современный лад, рядом не лежали.
Между прочим, как раз где-то в здешних алюминиевых краях
закончился знаменитый поход одного чересчур бравого шантарского
генерал-губернатора на столицу. Дело сие случилось тому назад давненько: не то
при Павле Первом, не то, в крайнем случае, при Екатерине Второй. После семи
дней запоя тогдашний генерал-губернатор внезапно припомнил все обиды,
нанесенные ему Петербургом, и воспылал местью. В мщении же решил не мелочиться,
а двинуть на столицу, захватить ее и самолично наказать обидчиков. Немедля был
объявлен великий поход и под бунтарские знамена мобилизованы все тогдашние
шантарские силы: солдаты гарнизона, чиновники вплоть до самых мелких письмоводителей,
всякий прочий народец, подвернувшийся под руку. Был составлен и обоз – главным
образом из винных бочек. И сия грозная армия двинулась примерно в направлении
Петербурга, по пути пополняясь и обрастая разнообразным сомнительным людом.
Увязли захватчики где-то аккурат в этих краях, ну,
плюс-минус пятьдесят километров, что по сибирским меркам и не расстояние вовсе
и ни в какую эпоху расстоянием не являлось. Может, воители и продвинулись бы
подальше, кабы не захватывали по пути каждую деревеньку, где, по праву
победителей, гуляли, меры и устали не зная, – то бишь грабили, опивались,
объедались и охальничали. Армия начала быстро редеть: кто-то укушивался до
смерти, кого-то зарубали топорами несогласные с происходящим деревенские мужья
и братовья, кто-то дезертировал, убоявшись ответа, который придется когда-то
держать. Армия редела, но все же продвигалась вперед. В конце концов то ли
свои, то ли чужие связали никак не желающего угомониться генерал-губернатора и
спеленутым доставили обратно в Шантарск на протрезвление. Ну, а какие-то
губернаторовы недоброжелатели, как водится, быстренько состряпал и отослали в
столицу депешу с подробным описанием учиненных безобразий... И ведь простил
хмельного фрондера едва не захваченный Петербург! Рассудили там, что не тот это
случай, все ж таки бунтарь сей есть не Стенька Разин или Емелька Пугачев,
отправили строгую с курьером и дело закрыли... Да, видать, источает сия земля
заразные пары бунтарства и самодурства, не давая покоя и сегодняшним хозяевам
жизни...
– Сюда, – отставной культурист в смокинге показал
Карташу место. Остальных тоже подвели к предназначенным им стульям. – Вы
сюда. Вы сюда.
В общем, усадили их за стол весьма красноречиво: не вместе,
а порознь, и так, чтобы по обе стороны у каждого сидело по хлопчику самого
серьезного вида.
Маша оказалась не единственной женщиной за столом,
присутствовали и еще две особы слабого пола. Хотя особу, что сидела рядом с
Зубковым одесную, слабой можно было поименовать лишь условно. Высокая,
наверное, за метр девяносто, с широким разворотом плеч – пловчиха, не иначе.
Годочков где-то тридцати, добавляем сюда близость к хозяину, брильянтовые
серьги в ушах, браслет с камешками от Сваровского – и получается жена,
официальная или неофициальная, это уже не суть важно. Всяких разовых девочек
вряд ли бы впустили в узкий, избранный круг.
Вторая женщина была и вовсе немолода, как говорится, давно
за пятьдесят, но прямо-таки по-европейски подтянутая и моложавая, под очками с
золотой оправой притаились холодные, цепкие и презрительные глаза, по Карташу и
прочим новым лицам она мазнула взглядом, как по пустому месту. Что сия мадам
может делать за этим столом, где собрались, в общем-то, равные! Не иначе, мадам
у них состоит по финансовой части, под ее приглядом находятся темные денежные потоки,
отмывка, прочие оффшорные делишки. Интересная особа. Думается, в ее биографии
за советский период обязательно отыщутся и подпольные цеха, а то и отсидка по
хозяйственной статье, и какие-нибудь саморазваливающиеся кооперативы на заре
перестройки, и прочие «пирмамиды». А потом... А потом она как-то
сошлась-спелась с Зубковым. А ведь, возможно, не кто иной, как эта женщина
почтенного ныне возраста наставляла будущего олигарха по финансовой части,
стала ему кем-то вроде крестной матери. Одними кулаками и природным умом гигант
алюминиевой индустрии не захватишь, нужны весьма специфические познания, и без
консультантов тут не обойтись.
Заняли свои места за столом и те, кто пришел вместе с
пленниками, разумеется, исключая охранников, оставшихся за дверью. Ошую от
Зубкова сел Поп, Гоше тоже было отведено место недалеко от Папы. А еще Карташ
узнал среди восседающих за столом легендарного Уксуса, того самого, кто состоит
в должности смотрящего за порядком в Нижнекарске. Личность была примечательная
и зело популярная среди постояльцев пармского санатория под названием «ИТУ №
***».
Глубоко впавшие глаза, худоба, неподвижный взгляд, за
исключением лица все видимые участки кожи покрыты партачками (сиречь
татуировками), а главная примета – шрам, уродующий левую щеку. Плюс кличка не
из разряда заурядных.
«Да тут, похоже, собралась вся верхушка империи Андрея
Валерьевича Зубкова, – подвел итог Карташ. – Интересно, это у них
плановый сход или экстренное совещание по нашу душу?..»
– Видел мой город, москвич? – спросил Зубков.
Налил себе из пластиковой поллитровки минеральной воды, выпил залпом, как
водку. – Ничем не хуже твоей столицы. Иномарки тут у каждой семьи. А в
любой дом зайди, так дом – полна чаша. Холодильники набиты жратвой, всяки-разны
домашние кинотеатры, стиральные машины, печки-шмечки... Чего там печки, у всех,
почитай, стоят компьютер с Интернетом. Ну, ты уловил главное, москвич? Это –
Европа. Посреди азитчины мы построили натуральную Европу... в которую, кстати,
мои работяги регулярно мотаются в отпуска. Потому как бабки у них есть. А есть
они потому, что я не даю себя грабить ни вашей долбаной Москве, ни местному
губернаторишке. Пусть и хлопотной выходит проводка, но зато большая часть моего
лавэ не уплывает в чужие потные ручонки...
При этих словах Зубков бросил взгляд на возрастную мадам,
подтверждая предположение Карташа насчет роли дамочки в здешней структуре.
– Этот город, москвич, прообраз нового Шантарска. Вот
таким может стать, и быстро стать, заметь, сибирский миллионник. А сейчас что
там? Дыра. Провинциальная дыра. Вот например: с метро сколько ковыряются? До
сих пор ни одной станции построить не могут. А знаешь, сколько я в него, в
метро это блядское, денег вгрохал?! Сам проектировщиков нашел, и не столичных –
наших, сам по московским кабинетам бегал, согласовывал, сотрясал, подписи
собирал... И что? Собрал. Согласовал, сотряс и утвердил. Бюджет выбил. Думал,
дурак, помогу родному городу, подниму с колен.... – Поп предостерегающе
положил руку на плечо хозяину, но тот, не глядя, стряхнул ее, гаркнул:
