Часть I
НАСЛЕДНИКИ «КАПЕЛЛЫ»
Пролог
«ТЕПЕРЬ Я МЕРТВ…»
Станислав Перевийченко, начальник службы безопасности фирмы «Аякс», и его первый заместитель Владимир Свиридов со все нарастающим раздражением слушали, как бушует их шеф, «новый русский» гражданин с истинно славянским именем Мамука Церетели.
— Э-э-э, салаг, кузькин сандаль, кессанек, клянусь, честноэ слов, мат тваю! — рычал Мамука, подпрыгивая перед своим высоченным телохранителем на коротеньких волосатых ножках и смешивая в одно неудобоваримое целое сильный грузинский акцент, русские присловья и арабскую ругань. — Сыколка раз я должен гаварить тэбе, скудоумний ищяк, щто мнэ нэ нужен твой оправданий, а нужен канкретний дэл. Сегодня какой число, а?
— Девятнадцатое июля.., но…
— Какой «но», слющь! «Но» ты будэщ гаварить, когда в кавалерию запышишься, да?
— Я же говорил тебе, что скоро все будет известно, Мамука, — чуть виновато протянул Перевийченко, переминаясь с одной ноги на другую. — Эти эскулапы, шоб их чорты зраз схопыли…
— Еще раз такой павторится, уволю ка всэм ангэлам и назначу вимэсто тебя Свирыдова.
— Да Свиридов… — нерешительно начал было Перевийченко, покосившись на Влада, но Церетели сел на диван и махнул на Стаса рукой: дескать, заткни канализационной пробкой свою «ридну мову» — и убирайтесь отсюда оба, пока я остыл.
Те не замедлили ретироваться, а преуспевающий российский бизнесмен с горячим кавказским темпераментом продолжал просмотр футбольного матча, от которого его отвлек телохранитель.
— Ох уж этот Свиридов… — машинально пробормотал он. — Неужели все, что мне про него прислали, правда?
В это время в комнату вошла девушка лет двадцати, а то и меньше, если вглядеться в едва ли не детскую припухлость красивых чувственных губ и безмятежные глаза инфузории-туфельки под чистым, незамутненным лбом. Из одежды на ней наличествовало только мокрое полотенце, под которым прорисовывались ласкающие взгляд — отнюдь не детские — формы гибкого стройного тела.
По всей видимости, девушка только что приняла душ.
— Ну шьто, генацвале, опять футбол, слющь, — сказала она, демонстративно имитируя кавказский акцент Церетели. — А кто это приходил… Стае, что ли?
— Угу, — мрачно буркнул Мамука и снова уставился на экран.
— Неужели у тебя нет более приятных и интересных занятий, чем глазеть в «ящик», где два десятка мужиков тупо пинают кожаный шарик? — сказала она и, выгнувшись, как кошка, отчего полотенце едва не соскользнуло на пол, присела рядом с ним.
— М-м-м, — сказал Церетели и коротко запыхтел, как самовар, потому что ее нежное бедро коснулось его смуглой нижней конечности, именуемой ногой, очевидно, лишь по недоразумению. — Ну шьто эта за шялав? — полушутливо-полусерьезно проговорил он — вероятно, в качестве комплимента, — и одним коротким и резким движением стащил с девушки полотенце.
То, что предстало его глазам, немедленно отодвинуло на второй план футбольный матч, тем более что любимая команда Мамуки Шалвовича пропустила гол.
Руки Церетели, казалось бы, всецело увлеченные осязанием тела девушки, вдруг возмущенно мелькнули в воздухе, и в прохладную кондиционированную атмосферу словно из мешка посыпались беспорядочные и маловразумительные грузинские фразы, густо сдобренные ударной порцией интернационального русского мата и жестикуляцией, которой позавидовала бы любая сурдопереводчица с телеканала ОРТ.
— Какые урроди! — этим восклицанием Мамука Церетели замкнул фейерверк эмоций, потом выключил телевизор и повернулся к девушке.
Она вытянулась на спине во всю длину дивана и, выгнув спину так, что господин Церетели похотливо замычал, обворожительно улыбнулась красивой неестественной улыбкой.
Его рука скользнула по ее обнаженной груди, короткие волосатые пальцы сжали дерзко торчащий сосок, но, несмотря на то что ей не могло не быть больно, она засмеялась журчащим звонким смехом.
Как чуть надтреснувший серебряный колокольчик.
* * *
— Станислав Григорьевич? Это говорит Монахов.
— Ага… — Перевийченко несколькими энергичными движениями челюсти дожевал огромную котлету и, запив ее не менее внушительным глотком пива, произнес официальным голосом делового человека:
— Я вас внимательно слушаю, Михаил Иннокентьевич.
— Есть результаты проб, которые мы взяли у Мамуки Шалвовича.
— И?..
— Я должен встретиться с ним лично.
Аменхотеп машинально отпил еще немного пива из находящейся перед ним бутылки и спросил дежурно обеспокоенным тоном:
— Неужели положительно?
— Я же сказал, что хотел бы увидеться с ним лично.
— Ну хорошо, хорошо, — ответил бодигард, по совместительству исполнявший при Церетели роль координатора его официальных и неофициальных мероприятий и того, что в средние века пышно обозначалось словом «обер-церемониймейстер». — Приезжайте. Я уведомлю господина Церетели о вашем визите.
* * *
Валерия соскользнула с дивана, на котором мирно дремал утомленный ярким и изощренным секс-марафоном Церетели, и, не накинув на себя ничего, легкой тенью выплыла из комнаты. Пройдя по длинному зеркальному коридору, она свернула в просторную кухню. Конечно, то не была кухня в привычном смысле этого слова, потому что сложно поименовать так помещение площадью никак не меньше двадцати пяти квадратных метров, до отказа напичканное наисовременнейшей бытовой техникой, встроенной прямо в отделанную под белый мрамор кухонную мебель.
Девушка полюбовалась на свое отражение в огромном трехметровом, от пола до потолка, зеркале на самом входе в кухню, скользнула взглядом по высокой, чуть вспухшей от поцелуев и укусов «гарячего кавказского мужчыни» груди, тонкой талии, грациозным изгибам великолепных бедер и длинным стройным ногам, — и вдруг, зажмурив глаза, плюнула в это чудное зеркальное видение, к которому А.С.
Пушкин наверняка не замедлил бы присовокупить патетическое «гений чистой красоты»…
Пушкин тоже был человеком далеко не пуританских убеждений.
— Сука… — пробормотала Валерия, — какая же сука…
Она подошла к шкафчику и вынула оттуда плотно загороженную различными кетчупами, майонезами, соусами и специями маленькую коробочку. Открыла ее и вынула оттуда сначала ампулу, а потом пластмассовый шприц.
Похлопала по руке, чтобы выступили вены, и привычным движением вогнала иглу в локтевой сгиб.
Просто, буднично и банально, как сама жизнь.
* * *
