— А Борисыч еще дрыхнет, — весело сообщила она уже издали, и Свиридова поразило ее необычайное, просто один в один сходство с супермоделью Клаудией Шиффер. Только если красота немецкой Клавы была какой-то вымученной, стандартной и примелькавшейся, то русская девушка несла на всем своем облике отпечаток чудесной свежести и щедрой, неиссякаемо прелестной грациозности и чувственности. Но поразительно.., одни и те же черты, одна и та же фигура!..
В чем, в чем, а и понимании женской красоты Лукинскому не откажешь. Да и вообще молодец мужик: на дворе кризис, ранняя весна 1999-го, которой аналитики и политические обозреватели едва ли не в голос прочат апокалиптическое и переломное — скорее всего в худшую сторону — значение в повседневной российской истории, а Михаил Борисович живет, как восточный владыка, окружив себя роскошью, красивейшими женщинами и надежной охраной.
— А где он вообще? — спросил Келлер.
— Да он сегодня с красными зависает, — словоохотливо сообщила девушка, — у Юльки, по-моему.
Выражение «зависать с красными» вовсе не означало, что Михаил Борисович поддался коммунистическо-реваншистским веяниям времени и засел в президиум на ночное заседание местного отделения КПРФ.
Оказалось, что эту ночь хозяин виллы провел в так называемых Красных залах с одной из девушек, что там жили, — то есть «красных».
Красные залы уступали по размеру и монументальности Белым, но производили не меньшее, хоть и качественно иное впечатление. Комнаты, чуть затемненные алыми жалюзи в окнах, с тяжелыми темными шторами очень приятного для глаза темно-красного оттенка, но тем не менее производившие впечатление простора, были отделаны и обставлены с истинно восточной роскошью.
Комнаты были обтянуты алым шелком, затканным золотыми цветами, со свисающими с потолков изящными лампами тонкого венецианского стекла, стилизованными под XVIII век. Роскошная мебель глубоких алых, красных, бордовых, иногда почти до черноты, а порой до переливающегося светло-апельсинового тона оттенков. На стене одной из комнат была развешана коллекция великолепного оружия — кривые турецкие сабли образца XVIII века, прямые итальянские кинжалы и стилеты, старинные русские мирские кортики, английские охотничьи ножи, прямой двуручный меч в ножнах, изысканно инкрустированных серебром, и рукоятью со вкрапленными в нее, словно капли крови, рубинами. Казацкие шашки, палаши, отделанные золотом шпаги и рапиры. И каждый экспонат был прочно прикован к стене тонкими позолоченными цепями, наверняка выполненными из самого прочного — современного — сплава.
Да тут не на один миллион долларов, подумал Свиридов. Ай да Лукинский, ай да сукин сын!
Они вошли в совершенно круглую комнату, опоясанную огромным диваном. На стенах комнаты были растянуты несколько шкур — две тигриные, одна леопарда, медвежья и шкура черной пантеры. А над входом была прибита голова оленя с раскидистыми ветвистыми рогами. На полу лежал толстый ковер, в котором ноги утопали по щиколотки. Прежде чем ступить на него и убедиться в этом, Свиридов и Архип, по указанию торчащего у дверей мрачного охранника с «узи», сняли обувь и оставили ее у входа, а взамен надели на ноги удобные, но неуместные в этой обстановке «найковские» шлепанцы.
Они, как и этот амбал у дверей, портили этот великолепный восточный колорит.
— Я подожду вас здесь, — сказал Келлер и уселся на диван. — Туда, — и он указал рукой на тяжелый бархатный полог прямо напротив двери, через которую они вошли и над которой находилась голова оленя.
— Я знаю, — проворчал Архип и, нерешительно посмотрев на Владимира, взялся рукой за алую ткань занавеса.
* * *
Едва они успели войти в следующую комнату, отделенную от круглой только пологом, без двери, как мимо них, легко и бесшумно ступая по мягкому ковру маленькими изящными ступнями, пробежала очень красивая белокурая девушка, как две капли воды похожая на ту самую телеведущую НТВ Юлю Бордовских, что упоминал в квартире Ильи Свиридов.
Но самое примечательное для уставившихся на нее мужчин заключалось не в сходстве ее с дивой НТВ, сообщающей спортивные новости, а в том, что она была совсем голая и, судя по капелькам воды на нежной коже, только что выпорхнула из душа.
— Михаил Борисович сейчас вас примет! — скороговоркой выпалила она на ходу, не проявив и признаков застенчивости или смущения, и скрылась за одним из бесчисленных занавесов.
— После этого, пожалуй, полюбишь спортивные новости, — пробормотал Влад и иронично покосился на вылупившего глаза Архипова. — Я вот только одного не могу понять: зачем этому Лукинскому, у которого по дому шныряют целые косяки девочек в амуниции Евы.., зачем ему эта взбалмошная Наташка, да еще при том, что из-за этого я должен убить его?..
* * *
— Ну кого там еще несет? — раздался недовольный голос, и в комнату стремительно вошел невысокий толстый мужчина с обширной лысиной и блеклыми, припухшими спросонья голубыми глазками. И в данный момент эти глазки свирепо смотрели на Архипова.
— Мне позвонили прямо с пропускного пункта.., через Келлера, конечно, что ты, Архип, приехал с совершенно сумасшедшим видом и срочно потребовал пропустить тебя ко мне. — Лукинский плюхнулся на диван и, по-видимому, абсолютно не замечая скромно стоящего у входного занавеса Влада, продолжил свою гневную тираду:
— Ну, если ты скажешь, что эта сумасбродная Наташка сбежала вместе со своим гапоненковским болваном, то я те…
— Да, что-то наподобие, — отозвался Владимир.
Бесцветные глазки Лукинского обратилась к Свиридову доселе не удостоенному внимания хозяина дома и, натолкнувшись взглядом на его неподвижную фигуру, словно высекли из нее искры, как из каменного столба, и эти искры яростно засверкали в испепеляющем взоре Михаила Борисовича.
— А что это за болвана ты сюда приволок? — медленно повернувшись к Архипу, произнес он. — Келлер сказал мне, что с тобой какой-то новый остолоп.., как будто мало старых. Но я думал, что ты оставишь его где-нибудь, чтобы он подождал снаружи.
— Вы на редкость проницательны в характеристике моей скромной персоны, Михаил Борисович, — сказал Свиридов. — Но в данный момент это настолько несущественно на фоне обуревающих нас проблем, что я не мог остаться подождать господина Архипова в круглой комнате, скажем.
— Вы что, издеваетесь, мать твою? — гневно завопил Лукинский. — Какого черта вы тут делаете?
В момент этой гневной и довольно бестолковой тирады глаза Лукинского проницательно ощупывали Свиридова, и тот понял, что этот фейерверк образцово-показательной злобы только маска, ширма, за которой прячется вдумчивый, осторожный и серьезный человек.
— Я не думаю, что вам знакомо мое имя.
Поэтому не вижу особой необходимости пока его называть. Но я пришел спросить у вас совета по серьезному и очень близко касающемуся лично вас, Михаил Борисович, делу.
Лукинский закрыл уже было гневно перекосившийся рот и приблизился к Свиридову.
