А теперь, как видно, жалеет о содеянном.
Конечно, он же не киллер. Не привык убивать и даже просто – бить людей. Несмотря на широченные плечи, красную морду и свирепую ухмылку. Но размякающую в добродушную улыбочку сразу после того, как Михал Иваныч примет на грудь этак пол-литра.
Влад легко перестрелил цепочку и, тряхнув рукой, пробормотал:
– Надо поискать ключи от наручников. Где они все, Иваныч? Эти ребята.
– Они сказали, что мою рожу менты выставили как фоторобот главного подозреваемого в деле о взрыве какого-то там Гоги… Синагоги… Нагоги, – бессмысленно отозвался тот, не думая подниматься в пола. – А потом сказали, что Наташу… В общем, они про нее говорили всякие гадости.
– Понятно, – механически сказал Владимир, подумав, что тесть едва ли адекватно воспринимает действительность. Поскольку эта действительность наверняка окрашена для него сейчас в багровые тона. – Вот что, Иваныч. Вот тебе водка, вот тебе стакан. Выпей и успокойся. Мокруха – это, конечно, плохо, но еще хуже будет, если мы задержимся здесь. Причем хуже не нам, а Наташке.
Свиридов вышел из комнаты и направился туда, откуда несколькими минутами раньше раздались вопли и выстрелы. Михал Иваныч тупо посмотрел ему вслед и механически поднес к губам горлышко водочной бутылки.
В помещении, где содержали Михал Иваныча, Влад невольно вздрогнул.
Зрелище в самом деле было не для слабонервных.
В двух метрах от порога, широко раскинув ноги, лежал Кабан. Возле старого шрама на его лбу темнел багровый кружок пулевого пробоя. Вторая пуля, очевидно, не попала в цель (позже оказалось, что она застряла в дверном косяке).
Неподалеку лежал второй. Этот второй, судя по всему, был жив – с его губ сочились тихие стоны. Видимо, парень был в полузабытьи. Несчастный был придавлен здоровенным столом, а из свежей раны на сиротливо торчащей из-под стола голове вяло стекала темная струйка крови.
Дело ясное: в ярости Михал Иваныч использовал всю богатырскую силушку, которой его наделила природа.
– Да, – пробормотал Свиридов, перешагивая через труп Кабана. – Разошелся старичок… Нашли ребята, с кем шуточки шутить.
Он пошарил по карманам убитого, выудил ключи от наручников и отомкнул кольцо, перетягивающее его запястье. Потом прошел в туалет и швырнул ключи в унитаз. Оглядел свою измурзанную одежду и скептически хмыкнул, чувствуя, как тело пронизывает нервная дрожь.
Когда Свиридов с ворохом одежды вернулся в комнату, где сидел Михал Иваныч, то увидел, что тесть уже допил водку и теперь диким взглядом таращится на стену.
– Значит, я теперь в розыске? – тупо выдавил он.
– Главное, кто быстрее тебя разыщет, – ответил Влад. – Вот, одевайся. Хорошо, в шкафу было немного одежды. Правда, она может оказаться маловата, но ничего – лучше, чем в твоей.
– А что такое? – машинально спросил Буркин.
– А ты сам полюбуйся: вся в клочья. Раздевайся и складывай все в пакет! Да побыстрее, а то мало ли что. Еще, того гляди, придут с минуты на минуту!
– Да я…
– Быстррро!
* * *
Валентин Адамович Горин, втянув голову в массивные плечи, мрачно пил кофе с коньяком и раскладывал пасьянс. Азартный игрок, он ни на секунду не расставался с картами, имея при себе особенный, эксклюзивный комплект – карты, выполненные из пластика, со светящимися зелеными рубашками и известными картинами Рембрандта, Тинторетто, Веронезе, Микеланджело, Веласкеса и других великих живописцев. Все картины были выполнены в стиле «ню», то есть содержали изображения обнаженных Венер, Юдифей и прочих Каллисто и Галатей.
Валентин Адамович был мрачен. Он смотрел на сидевшего перед ним человека, шевелил бровями и, перекладывая карты, говорил:
– Чем же ты, Красный, недоволен-то? По-моему, все чисто сработано. Как договорились.
– Да всем я доволен, Адамыч, только… Не пора ли прекращать это измывательство над девчонкой, а? Сорвется ведь, и все твои усилия прахом пойдут. Устроил тут игрища, прямо граф Монте-Кристо какой-то, е-кэ-лэ-мэ-нэ! Не надо ждать еще две недели.
– Не парься, – перебил его Горин, – все путем. Я просто так ничего не делаю. Последний штрих – и все. Можно будет брать тепленькой.
– Да и так ее уже, по-моему, во все дыры…
Горин страдальчески поморщился, одним широким движением смешал карты и поднял взгляд на своего собеседника. Если бы этого улыбчивого толстого человечка, который сидел перед Валентином Адамовичем, видела Наташа Свиридова, она легко признала бы в нем того самого псевдодетектива Краснова, который заморочил ей голову до нервного срыва и мыслей о самоубийстве.
– Ничего ты не понимаешь, Красный, – сказал Горин. – Тебе лишь бы добиться своих мелких целей и спокойно положить в карман деньги своего братца, безвременно почившего в бозе. Конечно, тебе меня не понять.
– Зато ты хорош, Багор! – в свою очередь перебил собеседника Краснов. – Устроил тут Монте-Кристо-шоу! Положил бы всех к чертовой матери, всю семейку, и дело с концом! А ты эстетствуешь!
– Я смотрю, ты умных слов нахватался, Красный.
– От тебя же!
– Я понимаю, что не от своего покойного братца Кирилла Яклича Нагоги. Тот слов типа «гамбургер» или «гастрономия» не выговорит. Даром что вице-спикер Думы, а слово «президиум» коверкал-коверкал, только с третьего или четвертого раза одолел.
– О мертвых плохо не говорят, – хохотнул Краснов. – Ты лучше посоветуй: мне теперь свою природную фамилию брать или под этим Красновым и ходить всю жизнь? Хотя, если уж на то пошло, Александр Яковлевич Краснов звучит поприличнее, чем Александр Яковлевич Нагога. Синагога… – шлепнул он губами.
Горин только пожал плечами.
– Да хоть Бодай-Корытом обзовись, мне все равно, – хмыкнул он. – А что касается девчонки, так это мое дело. Слишком много совпадений. И теперь насчет моих монте-кристовских замашек: ничего-то ты не понимаешь, Красный. Конечно, после того как я несколько лет этого Свиридова искал, ниточку к ниточке, мотивчик к мотивчику, проще было бы убрать этого волка – и все. Хотя не так уж это просто – его убрать… Но тут красивая игра затеялась. Не удержался я. Ты же знаешь, я всегда был азартным игроком. В карты, в рулетку, даже русскую… Но самая интересная игра – в людей. Это когда передвигаешь их, как солдатиков, туда-обратно, а они пищат и не понимают, что с ними происходит. Наверное, то, что испытываю я, испытывал библейский Иегова, когда сорок лет таскал евреев с их Моисеем по пустыне.
– Иегова! – фыркнул Краснов. – Скажешь тоже, Валентин Адамыч. Я помню, что недавно ты по пьянке мне другое продвигал. Дескать, этот Свиридов лишил тебя жены. Этой самой… любимой. И с его подачи сынок стал таким уродом, как сейчас. Не пришей к кобыле хвост.
Горин еле заметно дрожащими руками смешал карты, но Краснова не перебил.
