– Да чего ты с ним рассусоливаешь, Володька? – не выдержал отец Велимир и в сердцах ткнул в бок стоящего перед ним Купцова. Капитан скривился от боли, а Фокин решительно шагнул вперед и схватил Козенко за тонкую, почти цыплячью шею так, что тот сдавленно заверещал, и прорычал:
– Говори, сучий сын, где этот Кардинал, мать его! А не то тебе и отпевание не потребуется, – многозначительно добавил он после короткой паузы, заполненной отчаянным пыхтением вице-мэра.
– Отпусти, – махнул рукой Владимир, – эдак ты ему все на свете переломаешь.
Фокин отпустил шею Андрея Дмитриевича, а вместе с ней вырвались на свободу слова ее обладателя, отчаянно принявшегося растирать посиневшее от железной хватки отца Велимира лицо:
– Ну, хорошо!.. Я сведу вас с Кардиналом, но только если будет хуже, я…
– Нам, – тяжело вздохнув, сказал Свиридов, поигрывая пистолетом, – уже хуже не будет.
– Ну хорошо! – вице-мэр огляделся по сторонам, скользнул взглядом по застывшим в угрюмом бессильном оцепенении лицам своих людей и произнес:
– Сейчас… только съем кусочек… Он говорил, что если…
Не договорив фразы, он приоткрыл свой прибор, и внезапно мозг Свиридова пронзила догадка… что сейчас должно произойти. Он вскочил, отбросив стул, и широко открыл было рот, но в этот момент клинок яркого пламени из-под крышки прибора ударил в Козенко и отбросил его к стене. Послышался обвальный звон разбивающегося стекла, и всю комнату тотчас заполнили струи молочно-белого дыма. Одно щупальце его уже через считанные мгновения после взрыва обвило шею Свиридова, и он почувствовал жуткое тошнотворное ощущение того, что мир переворачивается и расползается, как бесформенная клякса на бумажном листе. Он вскочил и увидел, как рядом с ним извивается в конвульсиях Ольга… Последним осознанным усилием он подхватил ее на руки и бросился было к двери, но в проеме как по мановению руки выросла чья-то рослая фигура, и голос, словно бы знакомый, но все равно пугающий и чужой, выговорил:
– Ты хотел меня видеть, Свиридов?
Владимир попытался поднять на говорившего глаза, но тут сознание захлестнули багровые щупальца небытия, и он словно провалился в давящую липкую тьму…
Глава 10
А что это ты несешь, Красная Шапочка?..
Свиридов не знал, сколько могло пройти от момента падения в багрово-алую пропасть… Может, час, может, несколько минут, но только он почувствовал, что находится все-таки в этой реальности оттого, что чьи-то грубые руки схватили его и, крепко тряхнув, поставили на еще не слушающиеся ватные ноги.
– Какой камуфлет, разъети его в лодыжку, – прогрохотал над ухом громовой голос. Свиридов посмотрел в ту сторону, откуда раздались звуки всех семи труб Апокалипсиса, и увидел ухмыляющееся лицо лейтенанта Бондарука. Вероятно, еще серьезно сказывались последствия отравления, потому что голос Бондарука никогда не отличался громовой мощью…
А через плечо Бондарука он увидел такое, что заставило его содрогнуться всем телом.
У стены лежал сильно обезображенный скрючившийся труп. Лица, по сути, не было, потому что оно было выжжено до костей. Из разорванной артерии на шее текла кровь, и ее собралось на полу уже целое озерцо, в котором четко отпечатался чей-то жирный черный след.
Козенко…
В метре от Свиридова высилась громадная полусогнутая фигура отца Велимира, которому уже надели на запястья наручники.
– Ну что, парни, – сказал Бондарук, – босс велел передать вам, что плохая, дескать, у вас маскировка. Это только Купа наш купится, – и он хлопнул по плечу наглотавшегося отравляющего вещества на общих правах со всеми Купцова и захохотал над своим плоским каламбуром, – а настоящие спецы раскусят в два счета. Ладно, выводите их.
– Плохая маскировка, говоришь… – обратился к нему уже немного оклемавшийся Владимир. – А кто прошел в двух шагах от радикулитного деда и заботливо поддерживающего его сына и даже не оглянулся?
Бондарук закусил губу от злости.
– Так это были… вы? Ну, чего уставился? – рявкнул он на остановившегося свиридовского конвоира и хлопнул того по спине. – Давай… выводи этого козла травку пощипать!
…Их привезли в уже знакомое серое здание, но направили не в КПЗ, как раньше, а в мрачный подвал. Провели длинным сырым коридором, скудно освещенным светом двадцатипятиваттных лампочек, и сопровождающий их Бондарук приказал:
– Так… этого в шестую, – он показал на Фокина, – а этого, героя, ежкин кот…– он выразительно сплюнул в направлении Свиридова, – во вторую.
– Но там же… – начал было конвоир, но Бондарук перебил его коротким и внушительным:
– Все!!!
Массивная дверь на рыжих от ржавчины мощных петлях распахнулась, и Владимира втолкнули в почти наглухо затянутое тьмой помещение. Судя по этому мраку, да еще пронизывающей – прямо-таки колодезной – сырости, оно освещалось и одновременно обогревалось только одним тусклым огоньком умирающей лампочки возле входа.
– Вот тут и посиди, – добродушно напутствовал его на прощание лейтенант Бондарук. И дверь хлопнула, отрезав Свиридова от жизни.
Он прошелся по убогому квадратному помещению и только через минуту заметил, что у стены, в груде непотребного серого тряпья лежит какой-то человек. Свиридов некоторое время постоял на месте, размышляя, что бы это могло значить, потом вспомнил недоговоренную фразу конвоира: «Но там же…» – и решительно шагнул к своему соседу по преисподней. Он протянул было руку, чтобы потрепать того за плечо и разбудить, но в этот момент человек сам зашевелился и повернул к Владимиру равнодушное бледное лицо.
– А, Свиридов, – выговорил он после нескольких секунд пристального осмотра вновь прибывшего, – мне почему-то все время казалось, что это рано или поздно произойдет… ты окажешься здесь со мной.
Владимир медленно отвел занесенную над человеком руку и тряхнул головой, словно не веря, что все происходящее – не морок и не последствие отравления в «Менестреле».
Перед ним был тот, кого официально считали мертвым и объявили об этом на всю страну.
Это был подполковник Панин…
* * *
Удивление – чувство, конечно, здоровое, но не в таких условиях, в которых в данный момент находились Свиридов и его неожиданный сосед. Владимир присел на корточки возле Панина и глухо произнес:
– Значит… жив? Интересный получается ватерклозет, как сказал бы лейтенант Бондарук.
– Ну, чем порадуешь? – спросил Панин. Спросил так буднично, точно они расстались накануне, а сейчас встретились, скажем, на футбольном матче и теперь обсуждают перспективы будущей игры.
Владимир сел на жалкое подобие топчана у противоположной стены и ответил:
– А разве это я должен радовать, а, Панин? По-моему, это ты втравил меня в эту занимательную историю… Такая, знаешь ли, алгебраическая задачка со всеми неизвестными. Так что ты и рассказывай.
