– Открой парашу, – приказал ему Обезьян.
Мужичок безропотно поднял крышку стоящей в этом же углу параши.
– Набери говна и корми этого, – Обезьян кивнул на лежащего на полу Казака.
– Обезьян, может… – неуверенно начал один из его помощников, но старший шикнул на него:
– Я сказал! Давай, петушатина!
Невзрачный мужичок наклонился над парашей и сунул в нее руку. В этот момент Казак, видевший все эти приготовления и прекрасно понявший, несмотря на затуманенный побоями рассудок, что за ними последует, нашел в себе силы привстать. Но больше он не смог ничего – стоявшие у него за спиной «суки» навалились на плечи и снова положили его на пол.
– Он рот не открывает, – тихо проговорил «петух», подойдя к блатному.
– Чалый, открой ему рот, – скомандовал Обезьян. Его помощник принялся разжимать крепко сжатые челюсти Казака.
– Ах ты, коз-зел, давай открывай пасть… Ну! А-а-а! Сука!! – Чалый отскочил, тряся рукой. – Укусил, урод поганый!
Указательный палец на его правой руке был прокушен до кости, с него капала кровь. Человек хоть и не хищник, но если постарается, укусить может очень неслабо.
– Ах ты, урод! – взбешенный Чалый метнулся к блатному и со всего размаху врезал ему носком сапога по голове. На этот раз отливание холодной водой не помогло. Казак отключился серьезно, и продолжение сучьего перевоспитания пришлось отложить.
– Осторожнее надо, Чалый, – поучал Обезьян своего морщившегося от боли помощника. – На фиг ты ему по башке бил? Врезал бы в бок, под ребра, он бы и не отрубился.
– Он, сука, так в палец вцепился, что я…
– Так осторожнее надо. Не хрен ему было лапы в рот совать. Зажми нос – захочет подышать, сам пасть откроет. Ладно, иди сейчас к фельдшеру, пусть тебе лапу чем-нибудь намажет, а то хреново может быть. У человека укус опасный. А мы, пока этот урод не очухался, в стиры перекинемся.
Чалый вышел из барака, а Обезьян со своим помощником присоединились к прочим «сукам», игравшим в секу.
– Ну как, перевоспитали синего? – спросил у подошедших тасующий самодельные карты хмырь с бегающими глазками и острым лицом, здорово напоминавшим крысиную морду.
– Упрямится пока. Чалого за руку цапнул, как кобель цепной, – ответил Обезьян, усаживаясь на лучшее место, которое в его отсутствие никто не занимал. Он считался в этом бараке главным, и прочие «суки» боялись навлечь на себя его гнев.
Несколько часов «суки» гоняли чифирь и резались в карты. Оставленные на время в покое «петухи» спешили хоть немного поспать. Они прекрасно знали, что стоит любому из «сук» захотеть поразвлечься, как будет уже не до сна. В отличие от «черной» зоны, где даже у «петухов» есть хоть и очень куцые, но права, и притеснять их по беспределу не положено, здесь это как раз было правилом. Конечно, и при «черных» порядках случались косяки, и крайне редко пахан, которому «петух» жаловался на кого-то из блатных, принимал меры. Но все же он хоть пожаловаться имел право! Да и притеснять «петухов» для блатных было западло. Здесь же эти притеснения были нормой, и никаких жалоб не могло быть в принципе.
– Эй, Шрам, глянь, как там наш синий. Не очухался? – Обезьян отбросил надоевшие стиры и повелительно махнул рукой одному из подчиненных. Невысокий мужичок со здоровенным шрамом на левой щеке встал, подошел к валявшемуся в углу у параши Казаку, пару раз лениво ткнул его сапогом и вернулся к старшему.
– Нет еще. Похоже, нехило вы его отоварили.
Обезьян кивнул. Он сразу поверил Шраму, а зря. На самом деле Казак пришел в себя уже с час назад, но не шевелился и никак не показывал, что уже в сознании. Только наблюдал за суками полуприкрытыми глазами, а когда заметил, что кто-то идет к нему, закрыл их совсем. Он понимал, что нужно прийти в себя, накопить побольше сил для того, чтобы суметь дать «сукам» отпор. Может, получится хоть сдохнуть в драке, а то ведь запинают как собаку.
– Что, раздаем по новой? – раздался голос кого-то из «сук».
– На фиг, – решительно ответил Обезьян. – Надоело. Мы лучше сейчас петушиные бои устроим. Давайте стулья в центр.
«Суки» оживились и зашумели, предвкушая одну из своих любимых забав. Кто-то потащил стулья к центру барака, кто-то пошел пинками поднимать «петухов», а сам Обезьян и несколько его приближенных уселись посреди барака в важных позах. «Петушиными боями» они называли драки между опущенными, что-то вроде гладиаторских боев. Разумеется, «петухи» дрались не добровольно, а под угрозой избиения или чего похуже.
Извращенная фантазия «сук» каждый раз подсказывала им что-нибудь новое. То они заставляли «петухов» драться, стоя на четвереньках: с громким рычанием, изображая из себя собак, то сажали одного на шею другому, давали ему в руки швабру и выставляли против него двоих, то придумывали еще что-нибудь в этом же роде. При этом «суки» делали ставки, и горе тому «петуху», который не оправдывал возложенных на него надежд, особенно если проигрывал Обезьян или кто-то из его приближенных. Пару раз бывало, что неудачливого гладиатора забивали до смерти.
Через минуту к Обезьяну подогнали разбуженных «петухов».
– Ну что, добровольцы есть? – спросил «сука» с деланым добродушием. – Давайте вызывайтесь сами, каждому добровольцу по полпачки чая, я обещаю.
«Петухи» молчали. Они уже успели узнать цену обещаниям Обезьяна и не верили им ни на грош.
– Ни одного добровольца?! Ну вы и твари неблагодарные! – Обезьян сделал вид, что рассердился, хотя именно на это и рассчитывал. – Ну-ка лизать пол! Быстро! Кто не будет, на месте уроем!
«Петухи» стали медленно опускаться на четвереньки. Они знали, что Обезьян может легко привести свою угрозу в исполнение.
– А ты ноги мне лижи! – скомандовал «сука» оказавшемуся к нему ближе всех «петуху». – Давай быстро!
Забитый «петух» повиновался. Ему уже было все едино – что грязный пол, что грязные кирзачи.
– Будете чистоту наводить, пока не появятся добровольцы! – заявил Обезьян. – Насильно я вас драться не заставлю, вы же знаете, какой я добрый! Но и без зрелища братву оставлять я не собираюсь!
Лежащий в углу Казак скрипнул зубами. «Вы не братва. Вы – плесень, грязь, – подумал он. – А грязь надо убирать. Ладно, я сделаю, что смогу, а что не смогу, то пацаны доделают. Батя в курсах, на него вся надежда. Он разрулит, не впервой ему косяки исправлять. Но такого беспредела здесь не будет!»
Пальцы Казака непроизвольно сжались в кулак – хорошо, что все «суки» были слишком увлечены зрелищем и никто не смотрел в его сторону. Но в следующую секунду Казак разжал руку, он чувствовал, что еще слишком слаб, нужно полежать еще хоть немного. Только бы за это время к нему не подошел кто-нибудь повнимательнее того хмыря со шрамом, а то ведь заметят, что он уже в сознании.
Но»сукам» пока было не до него.
– Я доброволец, – один из лизавших пол «петухов» приподнялся с четверенек.
