* * *
Отец Василий пил чай и размышлял о предстоящем деле. Привычка держать свои мысли в строгости и военная закалка заставляли священника планировать четко, с учетом возможных вариантов развития событий, любых факторов и собственных сил. Предстоящая миссия была по большей части хозяйственной, управленческой. По крайней мере, на первом этапе. Нужно было организовать работы по восстановлению храма. Значит, придется обивать пороги, кого-то убеждать, где-то смиренно просить, а где-то откровенно нажимать и твердо требовать. Как ни неприятно это сознавать, но церковь обросла чиновниками. Своими, в рясах, но чиновниками. Потом придется и приход собирать. Тут уже должна действовать сила слова. И даже не убеждения, к которому прибегают, когда собирают люд на субботники, а именно просвещения. Нужно не убеждать идти в церковь, а пробуждать в людях духовное начало, открывать их сердца навстречу к вере.
Эта особенность православия очень радовала отца Василия. Православные священники никогда не навязывали своего учения. Они просто жили среди своего народа и могли помочь в трудную минуту, общались, отвечали на вопросы. Старались создавать своей жизнью образец поведения отношения к людям, заинтересовать стремлением к духовности, привлечь к делам церкви. Так жили преподобные старцы во все века, творя добро и стараясь быть нужными людям.
Правда, оставались еще и такие, как Чичер. С одной стороны, относиться к ним как к противникам церкви и веры, нельзя. Но, с другой стороны, они представляют собой угрозу обществу, а значит, и прихожанам. Такие, как он, олицетворяют собой зло, а церковь призвана помогать бороться со злом. Вот тут и происходило некое раздвоение личности у отца Василия, которое не оставляло его многие годы. Где грань между «помогать бороться» и «противостоять»? Наличие сана не отменяет гражданской позиции и человеческого долга. Православие проповедует любовь к ближнему, даже к врагу своему, но не смирение перед злом. Не должно быть ненависти и злобы. Остановить творящего зло надо, но и помочь спастись грешнику, творящему зло, – его долг как духовного наставника. В этом и есть первая задача церкви. Помочь спастись душе, направив ее на путь истинный.
Отец Василий понимал, что с Чичером ему, возможно, еще придется столкнуться, но теперь он относился к этой встрече совершенно по-другому. Когда-то, много лет назад, он остановил Чичера броском гранаты РГ-42. Силен еще тогда был в отце Василии Миша Шатунов, которого в спецназе знали под прозвищем Шатун. Священник долго замаливал грех пролития крови и до сих пор старался не вспоминать этот эпизод. Сказать точно, как он должен был тогда действовать, а как нет, отец Василий не мог до сих пор. Свои сомнения он скрывал от себя и от других долгие годы. И только спустя много-много лет отец Василий неожиданно нашел в себе этот баланс. Груз грехов – это его крест. Это дело лично его и Господа. Господь милостив, он принимает покаянную душу. Можно победить зло любым доступным в тот момент способом. Не надо сдаваться. Но самое главное, чтобы борьба со злом не превращалась во зло, не мерк в душе свет, не брала верх ненависть и злоба.
Отец Василий не придумал этого, а просто в какой-то момент осознал. И родители наказывают свое дитя, продолжая его любить. Отсюда и пошло именование людей, посвятивших себя служению богу, батюшками и матушками, а те именуют паству свою чадами. Прошли мучившие его тягостные сны.
В памяти отец Василия, тогда еще сержант-сверхсрочник Миша Шатунов, выбил окно ногами и кубарем влетел в актовый зал. Это вокруг прежнего Миши Шатунова с шелестом осыпались осколки стекла. Это другой человек его глазами видел, как справа, на сцене, клубилось варево человеческих тел в одинаковых серых зэковских спецовках. Это другому человеку заорал из толпы Бош: «Шатун! Мишаня-а-а!» И тот Михаил побежал на зов, давя трещащие под ногами стулья, прыгнул на сцену и начал молотить зэков дубинкой по головам. Не на него, а на другого поперла серая масса с выпученными глазами, оскаленными зубами и хищно пронзающими воздух заточками. Тот Михаил молотил направо и налево, со свистом рассекая воздух дубинкой, щитом отжимая тех, что слева, и пробиваясь к Бошу и Мулле. Другой, еще умеющий неистово ненавидить, увидел, что Бош сидел у стены, расставив руки в стороны, словно распятый на кресте. Он звал его, а мертвый Бош не мог ему ответить, потому что из подмышек Боша, единственных незащищенных бронежилетом мест, веером торчали заточки.
Это другой Михаил перевел взгляд правее, где на залитом кровью полу лежал Мулла, которого достали ломом, который так и остался торчать откуда-то снизу между ног. И тот другой Михаил наклонился, рывком выдернул лом, а потом, отбросив щит, взял лом наперевес и ринулся на толпу зэков. Тот Михаил гнал зэков до самого пищеблока, чувствуя, как хрустят под его ударами позвонки и черепа, трещат порванные заостренным концом лома одежда и плоть. Последнего зэка тот Михаил зажал в угол, как мышь на кухне. И зэк заметался, понял, что деваться некуда, повернулся лицом и умоляюще посмотрел в глаза прежнему Михаилу. И этот совсем мальчишка лет восемнадцати хватал воздух ртом: «Не надо! Не надо, дяденька!» Тогда Михаил зачем-то придержал удар и вдруг понял, что ему смертельно хочется испытать, как хрустнет эта хилая грудная клетка под его ударом. И он снова занес лом, и пацан затравленно вжался спиной в угол, ожидая смерти.
Тогда тот Михаил мальчишку так и не ударил. Его остановил командир. Долгие годы Миша Шатунов так и думал, что его остановил командир. И только потом понял, что Господь уберег его. Спасая в ледяной проруби соседскую девчонку, он тоже понял, чья рука ему была протянута. Только спустя долгие и долгие годы служения Ему, Всемилостивейшему и Всепрощающему, он понял, что# движет миром. И тогда наконец в душе Мишани Шатунова, а потом и отца Василия воцарился мир и спокойствие. Оказывается, мир вокруг него ярок и прекрасен, а люди, окружающие его, достойны любви и прощения. И он сумел взглянуть на этот мир так, как предлагал это Господь. И у него наконец получилось.
То, что за окном совсем стемнело и мелькавший за окнами поезда пейзаж сделался темно-серым, затем слился в неразличимый поток с черными тенями и редкими фонарями на переездах, до отца Василия дошло, когда в вагоне включили свет. За своими мыслями священник и не заметил, как пролетело несколько часов. В руке он все также держал давно опустевшую чашку. Пора было укладываться спать. Отец Василий улыбнулся давним воспоминаниям. Рука сама легла на нагрудный крест.
– Благодарю тебя, Господи, – прошептал отец Василий, – за еще один прожитый мною день, который ты мне подарил.
* * *
Это произошло под утро, когда на самой кромке горизонта еще только наметилась неясная граница между ночью и днем. Небо только собиралось светлеть, а ночь уже перестала быть черной и непроглядной.
Ночная электричка вылетела на перегон и стала набирать скорость на ровном и открытом участке. Поезд был практически пуст, если не считать бригады рабочих, ехавших на очередную вахту, нескольких командировочных и десятка сельских жителей, которым нужно было добраться до города засветло. Машинист начал торможение, как обычно и как полагалось по инструкции, с запасом перед крутым поворотом полотна. Нагрузка тормозящего состава увеличила давление, и несколько шпал не выдержали. Несколько дней обложных дождей подмыли полотно. Бригады путевых обходчиков наверняка заметили бы намечающееся повреждение уже на следующий день, но природа этого им не дала.
