Несколько секунд не происходило ничего. Чудовище медленным шагом двигалось вперед, покачивая головой. Геолог не сразу сообразил, отчего зрелище это вызывает в нем безотчетный ужас. Твари до такой степени походили на птиц, что от них и поведение ожидалось соответствующее, а большинство птиц неспособны разглядывать предмет прямо: глаза их посажены по бокам головы. Если только птицы эти не хищные. Пернатое существо разглядывало людей, точно коршун – мышей или кроликов. Обручев потянул с плеча винтовку, краем рассудка осознавая, что вскинуть ее уже не успеет.
Внезапно тварь раскинула лапы-крылья. Сухо скрипнули перья, разворачиваясь бело-алыми веерами. Из зубастой пасти вырвался журчащий соловьиный перелив, до жути неуместный под нежарким солнцем мезозойской весны.
Горшенин судорожно перезаряжал ружье. У Жаркова патрон выпал из онемевших пальцев.
Тварь бросилась.
Даже недавний бой великанов не подготовил геолога к тому, насколько быстры могут быть обитатели эпохи динозавров. Жесткие перья мелькнули перед самым его лицом, когти рванули ремень берданки из рук, и геолог выпустил ружье. Откуда-то потекла кровь – почему? Времени раздумывать не было. Обручев отшатнулся, задел каблуком сколький булыжник и повалился спиной на камень, за которым прятался до этого. Просвистел над головой длинный оперенный хвост.
Геолога спасло только то, что тварь отвлеклась. Если бы ей хватило рассудка или слепой кровожадности по очереди растерзать охотников, она оставила бы поле боя за собой. Но когда чудовищные когти на задних лапах вспороли торс Жаркова, словно кинжал – подушку, зверь остановился, чтобы добить уже мертвого матроса.
Грохнул выстрел. Зверь отмахнулся когтистым крылом, разорвав китель на груди Горшенина и отшвырнув боцманмата в сторону. Но это дало Злобину нужные ему мгновения.
Великан-офицер с ревом бросился на зверя, оставив разряженное оружие, – лейтенанту, в отличие от остальных участников похода, досталось отличное охотничье ружье, но зарядить его второпях он не сумел. Лапищи его сомкнулись на самом уязвимом месте зверя – длинной гибкой шее, вдавливая тварь в землю. Ей, в противоположность Антею, требовалось поднять сильную заднюю лапу, чтобы нанести охотничьим когтем смертельный удар. Щелкали челюсти, лапы-крылья били, словно лопасти корабельного винта, разрывая ткань, превращая в кровавую кашу лицо Злобина, плечи, грудь, но лейтенант продолжал удерживать чудовище.
– Да стреляйте же! – прохрипел он, и только тогда вышедший из мгновенного оцепенения Обручев рванул к себе за ремень отлетевшую берданку, вскинул к плечу и всадил пулю прямо в брюхо жуткой твари.
Еще несколько мгновений продолжалась борьба, в которой слабеющий от боли и кровопотери Злобин понемногу уступал своему противнику. А потом стало тихо.
…Обручев отложил перо, сорвал с планшетки порванный лист и, смяв, отбросил в сторону кострища, где уже валялось три таких же комка. «Придется, – подумал он, – отложить разбор образцов до завтра. Когда перестанут трястись руки».
Рыжее тусклое солнце уже зацепилось краем за горизонт, а геолога до сих пор трясло, слабо, но неудержимо. Трясущимися руками он перевязывал израненного Злобина; вздрагивая от впитавшегося в кости страха, тащил обвисшего на плечах лейтенанта вниз по долине к бухте и дальше, вдоль берега – к лагерю; и все так же, не отходя от первобытного ужаса, показывал дорогу отряду носильщиков. Тушу детеныша динозавра немного обглодали сордесы, но тела хищников остались нетронутыми. Очевидно, стервятники, так проворно очистившие от падали разделочную площадку у лагеря, до заката не появлялись.
Вернувшись в лагерь уже окончательно, геолог попытался сосредоточиться на работе, но получалось плохо. Образцы валились из рук, перья рвали бумагу, вдобавок Обручев чуть не расколотил банку с клеем, что было бы особенно неприятно – чернильницу можно было одолжить у Никольского, а клей для ярлыков трое ученых использовали по очереди, потому что запасная бутыль осталась на борту «Манджура». Но всякий раз, когда лучи предзакатного солнца падали на планшет, перед глазами вставали ало-белые перья.
Подошел Никольский, оттирая ладони мокрой тряпкой. Нарукавники зоолога были испачканы кровью.
– Как ваши раны? – спросил он.
Обручев потер щеку и сморщился.
– По сравнению с лейтенантом не стоят упоминания. Как он?
– Спит. Я дал ему настойки опия и промыл раны. Владимир Леонтьевич посидит с нашим Геркулесом. Боюсь, впредь его улыбкой можно будет пугать детей. Если бы с нами был врач…
Но доктор Билич остался на «Манджуре». Тогда это решение казалось оправданным: в конце концов, лишь малая часть команды высаживалась на берег, и нужды большинства перевешивали. Из жителей лагеря навыками оказания медицинской помощи обладали Никольский и, к несчастью, тот же Злобин, сейчас валявшийся в тяжелом маковом забытьи.
– Я так и не понял, чем она меня, – признался геолог. – Все случилось так быстро…
– Перьями, – ответил Никольский, присаживаясь рядом. – Поразительная тварь. Ее покрывают настоящие перья, совершенно подобные птичьим по строению. И там, где у птиц мы видим маховые перья, ремигии, у этих созданий имеются аналогичные, ярко расцвеченные. Но для полета они непригодны… зато края бородок у них сливаются в режущую кромку. Бритвенной остроты. Не знаю, насколько это оружие пригодно против их обычной добычи, но вам, Владимир Афанасьевич, повезло, что вы не лишились глаза.
– Медные перья-кинжалы, – пробормотал Обручев. – «Даже Геракл не смог, когда в Аркадию прибыл, птиц одолеть, живущих в озере Стимфалийском».
– Стимфалиды, – повторил за ним зоолог. – Хорошее название.
– Вот только для того, чтобы с ними справиться, потребовался полубог, – мрачно напомнил Обручев.
– У лейтенанта это, с божьей помощью, получилось и так, – коротко усмехнулся Никольский. – Хотя ему очень повезло.
– Если бы Жарков не промахнулся… – прошептал геолог.
– Он не промахнулся. Я же вскрывал вашу стимфалиду. Не промахнулся никто. Тварь получила две пули из берданки – оба ранения в принципе смертельные – и после этого прожила достаточно долго, чтобы убить одного человека и изувечить другого. Как я сказал, лейтенанту очень повезло, что животное уложил ваш выстрел. Перебил ей брюшную ветвь аорты.
– Но первые две упали сразу, – напомнил Обручев.
– Повезло, – в третий раз повторил зоолог. – Одной снесло голову, другая получила пулю в бедро: с перебитой костью не попрыгаешь. Сказочная удача, Владимир Афанасьевич. С двумя вы бы не справились.
Обручеву вспомнилось, как сипела от ярости и боли последняя тварь, когда Горшенин на подкашивающихся ногах подошел к ней, чтобы всадить пулю между горящими золотыми глазами.
– Не справились бы, – согласился он. – Я давеча имел беседу с лейтенантом Злобиным о повадках здешних хищников. Мы еще гадали, насколько опасны могут оказаться местные подобия львов или тигров. Кажется, теперь мы знаем.
