Шли секунды, а ничего не менялось, хотя мы были свидетелями тому, как быстро способна реагировать машина, если что-то потревожит ее рецепторы. О чем она думает? Если эта глыба металла вообще способна мыслить… в чем я сомневаюсь. Но если у носорога плохое зрение — это не его проблема. Глупо обвинять в простоте поведенческих алгоритмов машину, разрушающую миры.
Или все-таки создающую?
Богмашина не проявляла агрессии в отношении «Кометы». За исключением первого, так напугавшего нас броска. Богмашина сто миллионов лет мирно грела воздух на северном полюсе Самаэля, не обращая внимания на то, как меняется состав атмосферы, как дуновение ветерка превращается в раскаленный пресс. За это время мелкие твари, путавшиеся под ногами у бронтозавров, выросли и открыли теорию Уилсона-Пенроуза. Но наше прибытие потревожило ее покой. Почему? Какие, черт бы их подрал, реакции впаяны в ее твердотельный мозг?
— Автопилот, — прохрипел я, запоздало осознав, что язык мой суше наждака, а губы покрыты трещинами глубже долины Маринера. — Возвращение на борт. Ускоренный цикл.
Это значит, что автоматика шлюза пропустит несколько стадий процесса — например, сбросит остатки воздуха из герметиков за борт вместо того, чтобы закачивать в систему. Но если я ошибся в оценке, смерть от удушья нам не грозит — все случится гораздо быстрее. Во всех смыслах…
Скорлупа двигалась с обманчивой медлительностью. Я очень хорошо знал, как быстро можно очутиться в опасной дали от корабля, если не зафиксировать длину страховочного фала. Весь процесс занял не больше пяти минут, но мне они показались дольше пяти лет. И все это время стальное семя парило рядом, едва не царапая боками обшивку баржи. Мне казалось, будто оно смотрит на нас, изучает неведомыми сенсорами, пытается понять, хотя это, разумеется, была лишь иллюзия. Если даже в способности человека осознавать непривычное сплошь и рядом приходится усомниться, то чего ожидать от машины, пусть даже очень, очень древней?
Но наконец сквозь титановый каркас скафандра донесся лязг смыкающихся креплений. Зашипел воздух, когда автоматика выровняла давление, и холодная волна обожгла шею. Отворился люк, и я, отстегнувшись от ложа, выплыл в коридор — такой же замусоренный и неприютный, как четверть часа тому назад. Дурные привычки липнут быстро — цепляясь за комингс, я воровато просканировал корабль, прежде чем вспомнил, что таиться больше не от кого. Сигнулярность преследовала меня: убив Линду Тоомен, я еще не осознал факта ее гибели.
— Стас? — Новицкая высунулась из рубки, склонив голову под немыслимым углом, и на меня опять накатило головокружение: труба коридора то укладывалась плашмя, и тогда имперская агентесса смотрела на меня с потолка, то становилась торчком, и тогда Кася выглядывала со дна колодца. — Что случилось? — По кораблю загуляло железное эхо, и она перешла на вирт-диалог. — Тоомен отрезала почти все датчики, мы не успели даже скомпилировать модель случившегося, когда…
— Нет времени, — перебил я ее. — Ибар мертва.
— Это я поняла, но…
— Не сейчас. Или мы переживем контакт с богмашиной, или… будет уже все равно, что случилось. Как Дебора?
— Можешь догадаться.
Я мог. Выменянные на подчинение реагируют на смерть контролера плохо. Всегда. Некоторые — буйствуют. Другие впадают в кататонию. Покуда помраченное сознание не справится с шоком, убедив себя в реальности и необратимости освобождения. Большинству это не удается — без помощи гипнурга, конечно.
— Значит, от неё не будет толку, — заключил я. — Ты ее обдолбала?
— Да. Наркозная дозировка транков.
— Зафиксируй на ложе, — приказал я. Будет глупо, если доктор Фукс сломает себе шею, вывалившись из пилотского кресла. — И помоги мне с лосом. Боюсь, что покойная Линда оставила по себе больше ловушек, чем я сумею обезвредить.
Глубоко вдохнув, я погрузился с головой в лужицу ирреальности, которую баржа волокла на своем борту, неотделимую от корабля, как спинной мозг неотделим от человека. Да, Тоомен изрядно наследила в киберпространстве. Некоторые области вирта были закрыты для моего доступа, другие контролировались сбитыми с толку джиннами — те лишились каналов сброса собранной информации и беспомощно цикловались, запутавшись в противоречащих друг другу установках. Но большая часть нужных мне сейчас зон была свободна. Контроль за жизненно важными системами Ибар оставляла своему интербрейну, и с ее гибелью те, как прежде, стали подчиняться паролям Службы.
Я поспешно сорганизовал рабочее пространство — несколько визуальных полей, вирт-контрольки стандартного образца, чтобы не перегружать и без того слабую бортовую интелтронику. Отдельно — поток видеоданных с обзорных камер. Уцепился за последнюю ступеньку лестницы.
И осторожно, постепенно наращивая ускорение, запустил А-привод.
«Комета» снова принялась набирать ход, двигаясь прямо на призрачную стену сомкнутых «крыльев». Металлическое зерно начало отставать, как несколько минут назад отставал скафандр-саркофаг Линды Тоомен. Поперечник сомкнувшейся вокруг корабля сферы был невелик — километров десять. Вот сейчас мы пройдем насквозь кольцо огня, и свет для меня померкнет…
Нет. Подстегнутая отчаянием интуиция не подвела меня. Одним… хотелось подумать «рывком», хотя перемещения не было — складки зоны распада просто смялись, чтобы расправиться в ином положении, — богмашина перешла в прежнюю конфигурацию. Ее ядро проползло еще немного по инерциальной траектории, прежде чем лениво пристроиться нам в кильватер. Для пробы я поиграл чуть-чуть ускорением — машина терпеливо повторяла все выкрутасы «Кометы», удерживаясь от нас на почти неизменном расстоянии.
Нагло пользуясь вычислительными резервами чужих аугментов — подключился не только к интербрейну Новицкой, но и к вживленным интелтронам спящей Деборы Фукс, — я просчитал траекторию, выводящую нас в окрестности неторопливо ползущего по орбите Габриэля. Заложил программу в автопилот. И только тогда позволил себе забиться в молчаливой, страшной истерике, пытаясь продолбить кулаком стальные стены колодца, на дне которого скорчился, пытаясь найти опору в холодном полу, не откликаясь на суматошные вызовы Катерины Новицкой. Меня неотвязно преследовала одна и та же галлюцинация: будто время — это космос, и я, вывалившись за пределы скорлупы обыденного существования обычного наемного шпика Колониальной службы, сквозь предательскую паутину настоящего, прорывая мгновения слой за слоем, падаю в пугающее, непредсказуемое, бесконечное будущее. Я не мог даже укрыться от этого ужаса в привычном и оттого не столь пугающем кошмаре фуги, потому что в аптечке у меня оставалось только три дозы коктейля. И я подозревал, что они понадобятся мне все до одной, прежде чем баржа коснется холодного соленого песка.
Глава 13
Если путь на Самаэль отнял у нас три дня, то обратная дорога — почти вдвое больше. Отчасти потому, что, удирая от богмашины, мы сделали изрядный крюк (если можно так говорить о сложноватой для понимания динамике неинерциальных траекторий), но больше — оттого, что все трое оставшихся в живых членов экипажа «Кометы» находились не в лучшем состоянии рассудка. Из-за пережитого — да, но мучения наши не закончились со смертью Ибара.
