Эх ты, дурак. Посмотри вон, в ближайшую витрину, на свое отражение. Неужели не видишь, что ты сам себя обманул?
Засаленный осторожно приблизился, шмыгнул носом и спросил:
– Это вы такси заказывали?
– Да, – сказал Кирилл. – Иди, жди в машине. Я сейчас.
Глава 4
Первое января
– Я не люблю тридцать первое декабря, – сказал Мудвин. – Я люблю первое января. Лучший день в году – это первое января. Особенно круто было в детстве. Ты – маленький, раньше всех спать лег, и вот: первого числа просыпаешься, везде тишина, взрослые храпят, квартира в разрухе, а на кухне – полный стол недоеденной жратвы! Ложку берешь – и оливье, прямо из тазика, с черным хлебом...
– О боже, – сказала Мила и зевнула. – Умеешь ты, Мудвин, рассказывать – я только что поела, и опять хочется.
– Да, – сказала Монахова. – Я то же самое хотела сказать, но постеснялась.
Мудвин вежливо улыбнулся.
– Вы, Маша, не стесняйтесь. Стеснять себя вредно для здоровья. Говорите, что хотите, ведите себя естественно. И тогда, – он поднял лицо к потолку, – великая энергия ци будет свободно течь через ваше стройное тело.
– Тогда я спрошу, – объявила Маша, несколько порозовев от комплимента. – Стесняюсь, но спрошу. Что такое «Мудвин»?
Мудвин улыбнулся еще более вежливо.
– Мудрый Гудвин, – ответил он. – Сокращенно – «Мудвин». Кстати, там чей-то телефон звонит.
– Это Бориса телефон, – сказала Мила. – Сейчас его товарищ приедет. Кирилл такой. Ты его не знаешь. Хочет лично поздравить. Только, по-моему, это будет трудно.
Монахова засмеялась.
– Не просто трудно, – сказала она. – Невозможно. Горчаков храпит, аж стекла дрожат... Один вы, уважаемый Мудвин, с первыми петухами на ногах. Да еще бегать отправились. Я раньше и не знала, что такие мужчины остались. Первого января в семь утра по зимнему лесу бегать...
– Господи, – сказал Мудвин. – Лес, воздух, снег, солнце, Новый год – чего ж не побегать?
Мила взъерошила Мудвину волосы.
Он ей всегда нравился. Идеальный лучший друг любимого мужа. Такой не поведет по бабам, не втянет в неприятности, – наоборот, сам из любых вытащит.
– Не приставай к нему, – велела она Монаховой. – Он у нас этот, как его... – она рубанула воздух ребром ладони, – сэнсэй, поняла? Черный пояс.
– Ого, – сказала Маша. – А по нему не скажешь.
– Прекратите, девушки, – сказал Мудвин. – Ерунда это всё. Пояс нужен, чтоб штаны не сваливались.
– Люблю скромных мужчин, – пробормотала Маша. – Слушайте, сэнсэй, а вы знаете японскую чайную церемонию?
– В общих чертах, – ответил Мудвин, разливая по чашкам заварку. – Только это тоже ерунда. Если вы, уважаемая Мария, хотите выпить чаю – просто наливайте и пейте. Без всяких церемоний.
Маша посмотрела в окно и очаровательно испугалась – чуть более очаровательно, чем обычно; специально для Мудвина, догадалась умная Мила.
– Там кто-то идет.
– Это он и есть, – сказала Мила, выглянув. – Бориса друг. Кирилл. Калитку на ночь не закрыли, он и вошел.
– Он что же, пешком приехал?
– Не знаю. На такси, наверное. Он не водит машину.
– Черт, – сказала Монахова. – А такие люди еще бывают?
– И не такие бывают, – деловито пробормотала Мила. – Пойдем, впустим человека.
Как обычно, Кирилл поздоровался мягко и негромко и стоял на крыльце, не делая попыток войти, пока Маша, на правах хозяйки, специально его не пригласила. Щуплый неяркий мужчина, внешности странной и даже почти отталкивающей – лицо круглое, нос маленький и острый, глаза за очками, – но Мила познакомилась с ним почти полгода назад, давно составила полное мнение и знала: он возьмет свое, когда начнет говорить.
– Хороший дом, – благожелательно произнес он, оглядываясь.
– Спасибо, – ответила Монахова. – Жаль, не мой. Родня уехала за границу, а я присматриваю.
– Ага, – сказал визитер, снимая пальто и поправляя перед зеркалом отменный узел отменного галстука. – Ну, дам я вижу. А джентльмены?
Костюмчик, впрочем, вполне бюджетный, подумала Мила.
– Слушайте, мне неловко, – сказала она, – но... Борис еще спит. Сейчас пойду разбужу.
Гость активно замахал руками, понизил голос до шепота:
– Ни в коем случае! Не вздумай! Я на минуту.
– На минуту или нет – хватит им уже валяться.
– Вы присаживайтесь, – предложила Маша. – Хотите чая?
– Пожалуй, – ответил Кирилл после небольшого энергичного раздумья, как будто это было очень важно. – Только, Людмила, я тебя прошу: не буди его. Пусть спит. Это грех большой, человека спящего будить. Я оставлю подарок и уеду; дел куча. Так будет даже красивее: парень проснется, а вы ему – «приходил Дед Мороз, подарочек притаранил...»
Визитер поддернул брючины и сел прямо у двери на краешек стула.
– А разбудишь – обломаешь, – продолжил он, глядя поверх очков. – Сама подумай: он просыпается, голова болит, первый день нового года и даже нового десятилетия, хочется в постели полежать, о жизни поразмышлять, о любви... А тут к нему врываются и кричат: вставай, к тебе пришли! И вот он, вместо того чтобы не спеша принять ванну или, например, снегом обтереться...
Мила засмеялась.
– Ну, вы о нем слишком хорошо думаете. Снегом – это вряд ли.
Гость опять осмотрелся, с вежливым любопытством, и строго ответил:
– Я Бориса знаю двадцать пять лет. Он самый лучший парень на белом свете. Попомни мое слово: он проснется и пойдет обтираться снегом.
Из кухни бесшумно вышел Мудвин, протянул руку.
– Олег.
Гость встал, пожал, всмотрелся и просиял.
– Олег! Я вас знаю. Вы – Брянцев, да? Второе место на первенстве Москвы. Две тысячи третий год.
– Это было давно, – ровным голосом ответил Мудвин.
– Вы были хороши, – сказал Кирилл.
– Он и сейчас хорош, – вставила Монахова.
– Охотно верю, – кивнул гость и перевел взгляд на Милу – она едва успела опустить глаза.
Очень забавный тип. Когда молчит – почти уродец. Маленький, шея тонкая, жилистая, хрящеватые уши торчат, и нос. А произнесет фразу, другую, третью – и преображается: умные глаза блестят, голос хриплый, вкрадчивый, но вкрадчивость не липкая, не опереточная, как у соблазнителей, а здоровая юмористическая вкрадчивость человека, которому нравится беседовать с ближними.
Умеет говорить. А еще больше умеет слушать.
Он вытащил из внутреннего кармана конверт, протянул.
