– Ерунда, – аккуратно ответил он. – Не важно.
– Слава, – сообщил я, – жесткий человек. Попасть под Славу Кпсс – все равно что попасть под паровоз.
– Я разберусь, – спокойно сказал Влад. – Вы не думайте, я не создам проблем... Вы, кстати, извините меня.
– За что?
Он посмотрел смело.
– Вам не нужен был грузчик. Те двое, что есть, вполне справляются. Вы взяли меня, потому что не хотели отказывать Славе. Он попросил вас об услуге, да?
Я усмехнулся. Противник всего «пышного» насмотрелся фильмов про итальянскую мафию.
– Почему ты извиняешься за Славу?
– Потому что ситуацию создал я, а не Слава.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать шесть.
– Семья есть?
– Жена, – сказал он, мгновенно повзрослев на несколько лет. – И мама, – тут взрослость с него слетела. – Еще отец, но я его редко вижу.
– Жена есть, мама есть – почему ты не найдешь нормальную работу?
Он ухмыльнулся. Мне показалось – снисходительно.
– У меня есть профессия. Я электрик, хороший. С 1 дипломом. Допуск – десять тысяч вольт. Я приезжаю в
октябре – и сразу устраиваюсь на работу. По специальности. До апреля работаю. Увольняюсь, беру жену и опять уезжаю.
– Куда?
– Куда-нибудь, – с улыбкой ответил он. – В этом году на Байкале был. В Архангельске. В Амстердаме. В прошлом году – в Индии и в Карпатах. На Камчатке. В Кенигсберге два раза был.
– Теперь это Калининград, – поправил я.
– Все говорят – Кенигсберг.
Я посмотрел на его старые ботинки и вдруг понял, что это настоящие бродяжьи ботинки: крепкие, некрасивые и удобные.
– Интересно. Ты, значит, путешественник. И как? Гоа-синдром не мучает?
– Нет, – спокойно ответил Влад. – Я не люблю Гоа. Грязно там. Опять же все удолбаны, а так нельзя.
– Да, – согласился я, – когда все удолбаны – это неправильно. Нужна пропорция. Между удолбанными и неудолбанными.
Бродяга-электрик кивнул и заметил:
– Есть места получше Гоа.
– Расскажи. Я вылечу завтра же. С билетом в один конец.
– Не расскажу, – сухо сказал Влад. – Только для своих.
Ага, пронеслось в моей голове. Значит, я ему не «свой». Печально.
– Понимаете, – продолжал он извиняющимся тоном (уловил, стало быть, мое неудовольствие), – сейчас есть плохая тенденция. Два-три года катаешься в тихое место, на четвертый год приезжаешь – а там уже помойка. Мусор, наркотики, рейв-пати и так далее. Этого не люблю я. Русские опять же...
– Да, – согласился я. – Страшен русский туризм, бессмысленный и беспощадный. Так ты что же, весь мир объездил?
– Не весь. Да и не было такой цели.
– А какая, – сразу спросил я, – у тебя цель?
– Сейчас – не знаю. Думаю. Была цель – поездить. Семь лет ездил я. Сейчас понимаю: хватит ездить. Теперь меньше ездить буду. Что-то другое поищу. Мыслей много. Может, учиться пойду.
– Учеба стоит денег.
– Деньги можно заработать. Не хватит своих – жена поможет.
– Она тоже работает?
– Конечно. Только она не в Москве живет. В Перми. С мамой. А я осень и зиму – в Москве. Снимаю комнату, пополам с другом.
Интересно, как он в свои юные годы обходится без жены, подумал я. С октября по май. Однако глумливое любопытство сменилось уважением; парень, безусловно, был счастлив в браке, и жена его наверняка такая же: улыбчивая, спокойная и внутренний мир для нее гораздо важнее внешнего.
Влад аккуратно поставил пустой стаканчик на стол и засобирался; я поймал себя на том, что не хочу заканчивать разговор, и спросил:
– Значит, ты полгода копишь, а потом по миру ездишь?
– Это просто, – ответил он. – Курица – сто рублей, хватает на два дня. Бывает, и на три. Ну, чай и хлеб. Это две тыщи в месяц. Остальное откладываю. Музыку, фильмы с Интернета скачиваю. Здоровье берегу – лекарства дорогие... В метро лишний раз не пойду – пешком приятнее...
– Молодец, – сказал я, ощущая зависть. – А вино, ку1 рево?
– Вино не люблю я, – просто ответил Влад. – Иногда травки у отца возьму, покурю. Раз в год.
– Травки? У отца?
– Ну да. Он ее сам выращивает. Он хиппан. Олдовый. Это он назвал меня Ладомиром.
– Ах вот что, – с облегчением сказал я. – Ты, значит, потомственный хиппи.
– Нет, – возразил Влад. – Я не хиппи. Вырос в системе, это да. Но не хиппан я. Не разделяю взглядов. Извините, но мне пора. Завтра в десять я буду на рабочем месте, как обычно...
– Сказал же, мне все равно.
Потомственный хиппан улыбнулся мне так, словно Миронов и Саша Моряк предупредили его: «Андрей будет отнекиваться, уверять, что он не глава фирмы, но ты его не слушай, он не в себе».
Камчатка, подумал я. Карпаты. Амстердам. Кенигсберг. У парня неплохой масштаб. Я мегаломаньяк, я уважаю масштабных чуваков. Когда мне было двадцать шесть, я не думал про Амстердам. А думал о том, как унести ноги от Генеральной прокуратуры.
Что-то в нем было фундаментальное, в этом Владе. Малый не напрягал вселенную, и вселенная не напрягала его. Я бы хотел так жить.
Глава 2. 2001 г.Звезды на погонах и коньячных этикетках
В ноябре, после двух недель в Грозном, прилетел домой. Уже зная, что больше не вернусь в Чечню. Моя война закончилась. Как там у Джона Леннона? «Война закончена, если ты сам этого хочешь». Ну Джону Леннону – идолу – было проще. Его слушали миллионы. Его подняла на гребень молодежная революция шестидесятых. Та самая, последняя великая мировая революция. Бунт детей против родителей. Дети победили. Отвоевали себе игрушку. Поиграли – надоела; бросили. Игрушка называлась «весь мир».
Спустя сорок лет их потомки – дети детей – мирно жрали попкорн по кинотеатрам. Конечно, не все, но большинство.
Из аэропорта ехал на такси, сидел в подванивающем собачьей мочой кресле, слушал косноязычный (отчего они все так дурно говорят на родном, великом и могучем? чечены и то лучше владеют) монолог драйвера: череда неоригинальных жалоб, сцепленных меж собой надежно, как вагоны. Грубо думал: тяжело тебе жить? Ну влезь тогда в петлю или вены вскрой; а не можешь, так живи дальше, молча, спокойно, никто тебя не заставляет вращать руля по четырнадцать часов. Крепче за шоферку держись, баран.
Не люблю жалоб и жалобщиков. Не терплю нытья, стенаний, вздохов. Уныние кажется мне противоестественным. Дети, например, не страдают унынием. Зайди в детский сад. Обнаружишь шум, гам, беготню и хохот. Никакого уныния. Оно появляется потом, в двенадцатьтринадцать, когда набухают железы, когда кружится голова и волосы лезут, оно прямо связано с грехопадением, оно и есть грех, смертный; оно и есть смерть.
