– Крест на пузе, начальник, – я не при делах Ничего не знаю. И знать не хочу. Матвеев вино французское гонял из-за бугра, здесь толкал по кабакам, имел свой доход, людям – уделял, как положено. Больше я ничего не знаю. Моя задача – скромная. Сберечь интересы пацанов.
Капитан решил, что пора делать нажим.
– Ты мне свою пацанскую демагогию не толкай! Я ее прохавал сто лет назад!
Он вскочил, обежал стол и навис над клиентом, словно Змей Горыныч. Дракон, блюдущий закон.
– Кому и что ты там отчисляешь – я и без тебя знаю, и об этом мы еще поговорим в другом месте! А еще – в твой шкафчик оружейный заглянем! Сынок-то твой правду сказал! На тюрьму поедешь! Там твое место! Чего молчишь?
– А что тут скажешь? – с неожиданным философским спокойствием возразил авторитет, глядя в сторону. – Когда менты волну гонят – пацаны терпят.
– Что? – взвыл капитан. – Кто волну гонит? Я – волну гоню? Ладно! Успокоимся теперь оба!
Он схватил с пыльного подоконника графин с водой, крепко хлебанул из горла, а остальное – примерно литр – вылил прямо на голову авторитета; тот крупно вздрогнул и попытался сделать протестующий жест руками, но тут же огреб короткий удар в грудь, задохнулся и явно понял, что прочих резких движений лучше не совершать. Свинец же дал волю своей ярости, рванул со стола пепельницу, забитую кривыми потемневшими окурками, и швырнул содержимое в лицо недруга. Смрадные частицы пепла, кусочки табака прилипли к мокрому лицу авторитета, ко лбу, к ушам. Соловей не пошевелился – только зажмурил глаза, и плотно сомкнул бесцветные губы, и сыграл сухими скулами.
– Где Матвеев?
– Не знаю!
– Кто и куда его вывез?
– Не знаю!
– Ай, не спеши с ответом! Ай, не спеши! Он что, кому-то был должен?
– Конечно. Он же коммерсант. Они все друг другу должны. Такая ихняя жизнь.
– Чего ж ты молчал?
– Я думал, ты знаешь.
– Если б мы, менты, все знали, то вас бы, бандюков тухлых, на свете не существовало! Кому он задолжал?
– Начальник, это не моя тема.
– Зато – моя! – снова грянул капитан. – Зато – моя! Кому задолжал Матвеев?
– Одному политикану. – Соловей осторожно, плоскостью указательного пальца, очистил брови и глаза от табачной грязи. – Приезжему, с Урала. Не знаю фамилии. Но там – целая бригада. Сильная. Бывшие спортсмены. Свой фонд. Денег подняли и в Москву поперли. Матвей там висел на триста тонн.
– На триста тысяч долларов?
– Да.
– Что за фонд? Что за спортсмены?
– Мамой клянусь, я не в курсе. Я только посредника знаю.
– Имя? Фамилия? Погремуха?
– Насчет фамилии – не скажу. Звать – Кирилл. А погремуха – Кактус.
– Кто таков?
– Живодер и барыга. Банкует кайфом, а заодно всякие тонкие дела проворачивает. Это он Матвея пас и весь его должок курировал. Но деньги не его, не Кактуса, а того политикана.
– А что за кайф?
– Всякий. Кокс, марочки, экстези, еще какая-то хитрая химия. И гера бывает, и другое всякое…
– А ты сам – ширяешься?
– Давно слез.
– А Матвеев?
– Вряд ли. Не такой человек. Не нашенский.
– А Кактус – вашенский?
– Нет. Я же сказал – живодер и барыга. Пацаны таких не любят. Я с ним всего один раз общался. Он, это… стремный малый. Понимаешь? Децил не в себе. Типа маньяка. С таким базарить – только жизнь себе портить. Для него люди – не люди, а тела и организмы…
– Тела и организмы?
– Ага.
– Давай его телефон.
– Я с ним дел не имел. И концов его – не знаю. Можешь проверить мою мобилу и записную книжку. Но вообще ты его найдешь легко. По Москве он – персонаж известный…
– Понятно. Что еще?
– Все, начальник. Больше ни грамма не знаю.
Капитан тяжело вздохнул. Посмотрел в пустоту.
– Извини, но этого мало. Совсем мало. Пока я этого твоего Кактуса не найду и твои слова не проверю – ты у меня посидишь в камере.
Соловей усмехнулся и снова обтер серое от пепла лицо.
– В камере – значит, в камере. Только я тебя ставлю в курс – сейчас сюда пацаны подъедут. С адвокатами, с баблом, со всеми делами. Кипеж будет. Ты же, я так понял, сам на сам работаешь, поиндейски. Типа незаконно. У тебя – дела нет! Угадал? Вот и давишь на психику. Я ж тоже не вчера родился, начальник. Предлагаю по-другому. По-нормальному. Я тебе не соврал, и Кактус этот – тот самый, что тебе нужен. От души говорю. Отпускай меня сейчас домой. И ищи дальше. Если я тебе буду нужен – найдешь, как у вас говорят, по месту прописки…
Капитан вспомнил маленького мальчика в колготках и футболке с олимпийским мишкой, с настороженными глазами и почти пожалел и мальчика, и его неоднократно судимого отца. Он – сыщик, сотрудник МУРа – близко знал сотни профессиональных преступников, авторитетов, воров в законе, как удачливых, блестящих, богатых, так и насквозь нищих, полуграмотных, вечных клиентов следственных тюрем. Ни один из них не желал, чтобы дети продолжили их дело.
За окном вдруг как бы просветлело, и закружились белые хлопья.
– Снег пошел, – произнес капитан. Его голове полегчало. – Извини, я тебя пока здесь подержу. Пока твои слова не проверю…
– Тогда хотя бы в туалет выведи. Умыться.
– Это можно…
Свинец все-таки не повел авторитета вниз, на первый этаж, не посадил в «обезьянник». Прямо в присутствии Соловья – тот мирно сопел напротив – он набрал известные каждому сыскарю телефонные номера, назвал пароли (все равно они каждый день менялись) и через пятнадцать минут выяснил, что в городе Москве существует только один человек с именем Кирилл и прозвищем Кактус. Гражданин Кораблик, шестьдесят девятого года рождения. Капитан записал паспортные данные Кирилла Кузьмича, его адрес, подмигнул мрачному Соловью и двинулся с ним на выход.
– Если соврал – казню, – сообщил он авторитету на прощание, отдал ему паспорт и пошел прочь.
– Подвез бы, – осторожно сказал в его спину авторитет.
– Доберешься на метро.
– А машина у тебя хорошая. На зарплату, что ли, купил?
Сыщик ухмыльнулся.
– Автомобиль, в соответствии с законодательством, конфискован у лица, совершившего особо опасное преступление. А я – взял покататься. Еще вопросы есть?
Соловей покачал головой и молча поспешил вон из заведения, и капитан Свинец какое-то время с извращенным удовольствием наблюдал, как по мере удаления от ворот милицейской крепости, в пелене начинающегося полуденного снегопада, походка несчастного урки становится все менее торопливой и нервной, спина выпрямляется, и размах тонких длинных рук все снижает и снижает амплитуду.
