– Перебрал дыма? – заботливо поинтересовался Кактус. – Выпей рюмку водки. Легче станет.
– Я в порядке. Все нормально.
– Нормально – это нормально. А тебе должно быть хорошо.
– Мне так хорошо, что даже не верится.
Воздух резко вылечил мозги Матвея, и он осторожно спросил:
– Что ж это твой босс такими суммами разбрасывается? Я не знал, что бывают люди, способные простить долг в триста тысяч.
– Мы сваливаем отсюда, – очень ровным голосом ответил Кактус. – Сун-Цзы сказал: «Если у воина нет запасов – он проигрывает бой…» У нас – запасы есть. Что касается тебя – ты ведь не сможешь вернуть триста штук за один день? Например, завтра?
– Не смогу.
– Вот. А послезавтра мы будем далеко, – очкарик сел рядом с Матвеем, с наслаждением вдохнул и выдохнул. – Ну, не послезавтра – в ближайшие дни… Не буду говорить точной даты. Как мы получим твои деньги, находясь там, где мы будем находиться? Нам придется сообщить тебе как минимум номер счета в каком-нибудь банке. Но так нас легко можно вычислить, правильно?
– Да.
– Получается, что безопаснее и проще все тебе простить. Снявши голову, по волосам не плачут. Речь идет не о доброте, а об осторожности. Ты сам осторожный человек, ты все понимаешь…
– Понимаю.
После паузы Кактус вдруг задумчиво произнес:
– Я буду скучать по тебе, Матвей.
«А я – нет», – хотел сказать Матвей, но вместо этого спросил:
– Кактус, послушай… Я тебя с детства знаю… Почему тебя все Кактусом зовут?
Узкоплечий человек сверкнул круглыми стеклами очков.
– Мой самый знаменитый проект – поставка в Москву партии мескалина для нужд особо продвинутой клубной молодежи. А мескалин, ты знаешь, из кактусов делают. В Мексике.
– И что? Поставил?
– Почти. Сорвалось в самый последний момент. Все уже было на мази. Банкиры давали на это дело наличными три миллиона под сорок процентов в месяц. Слетал я в Мексику. Договорился. Там это просто. Наготове сидело двадцать пять негров, легальные абитуриенты Института Патриса Лумумбы. У каждого – грузоподъемность заднего прохода свыше пятисот граммов. Плюс десять человек запасных. Все марксисты, кстати… Профессионалы. Гарантию давали. А потом позвонили мне друзья, шепнули по случаю, что те мексиканцы, с которыми я дело имел, вовсе не мексиканцы, а американцы, и не простые, а из Бюро. Представляешь? Специально заманивали, чтоб одним махом и продавцов повязать, и покупателя, и скандал раздуть международный, и опозорить на хрен российскую демократию… В общем, чудом я уцелел… Ты носом, носом дыши. Гашиш полчаса держит…
– Притихли? – хрипло выкрикнул Никитин, возникнув за их спинами.
– Присядь, – посоветовал Кактус. – Проветрись.
– Как скажешь.
Пьяные, полуголые, они молчали и вглядывались в глубину ночи.
Ноябрьские непогоды вдруг присмирели – этим поздним часом подмосковная осень, бурно эволюционирующая в зиму, предстала тихой, глубокой.
– Матвей, – тихо позвал Кактус.
– Говори.
– Ты чувствуешь его?
– Что?
– Великое равновесие.
– Да.
– Ты не можешь чувствовать по-настоящему.
– Почему?
– Потому что ты куришь, жрешь водку, дышишь круглосуточно испарениями большого города, вдыхаешь пот людей.
– Ты тоже сегодня курил и пил вместе с нами.
– У меня не то, – сказал Кактус. – Я пью и курю раз в полгода. Один раз – весной и один раз – осенью. Специально. Чтобы не впали в лень мои пороки.
– Хватит вам, – произнес Никитин.
Они опять помолчали.
Просторный мрак лелеял сам себя.
– Слышишь, Матвей, – сказал Никитин. – Ты извини меня.
– За что?
– За то, что я вот так вот… Ну, в смысле – позвал тебя на разговор, ты приехал – а я пьяный в говно…
– Ерунда, – простил Матвей. – Перестань. С кем не бывает…
– Да. Бывает. – Никитин сплюнул и пожаловался: – Третью неделю пью. Не просыхаю.
– Я бы тоже пил. Больно же…
– Да, больно.
– Сильно болят?
– Что?
– Пальцы.
– Да не пальцы болят. – Никитин опять сплюнул. – Не пальцы. Не пальцы! Не хочу я, понимаешь?
– Чего не хочешь?
– Уезжать.
– Почему?
– Не знаю.
– Родину, что ли, любишь?
Никитин помолчал. Матвей услышал его дыхание – тяжелое, с присвистом.
– А почему бы и нет? – выговорил он с неопределенным смешком. – Кроме того, я не выбирал страну. Меня не спрашивали, когда рожали.
– А если бы спросили? – поинтересовался Кактус. – Вот предложили бы тебе: сам выбери, Иван, в какой стране родиться, кто будет твоя мама, кто будет папа…
Никитин подумал и ответил:
– Я бы эту страну и выбрал.
– И я тоже, – сказал Матвей.
– И маму, – добавил Никитин. – Маму выбрал бы ту же самую.
– И папу? – уточнил Кактус.
– Я своего папы никогда не видел.
– А мой папа на БАМе погиб, – сказал Матвей.
– А мой в лагере сгинул, – сказал Кактус.
Опять помолчали.
– Иван, – позвал Матвей.
– Чего тебе?
– Не уезжай. Оставайся. Уничтожь врагов. Победи.
– Нет, – вздохнул депутат. – Я больше не буду никого уничтожать. Не могу. Гады множатся. Всех не уничтожишь. Да и сам я… В общем, ладно. Закроем эту тему. Спать пора.
– А мне – ехать, – тихо выговорил Матвей.
– Исключено, – сказал Кактус. – Ты сможешь доехать максимум до первого столба. Ты устал. Иди приляг. Поспи.
– Мне домой надо.
– Поедешь утром.
– Завтра понедельник. У меня работа. Бизнес.
– Подождет твой бизнес. Что это за бизнес, если в понедельник утром надо куда-то торопиться? Пойдем, я тебе таблеточку дам полезную – будешь спать, как младенец…
Ночью Матвей проснулся. Стало трудно дышать. Словно кто-то наступил на грудь и давил теперь – неприятно, сильно. Боли он не ощутил, а ощутил сильный страх.
Спокойно. Сейчас все пройдет. Я справлюсь. Не хватает воздуха, но я справлюсь.
Изнутри грудной клетки вдруг ударило, рванулось, сотрясло внутренности. Горячая волна пробежала по телу, и как будто стало чуть легче. Это сердце, оно работает, оно качнуло кровь. Надо сделать вдох, глоток. Опять ударило, толкнуло изнутри. Нормально, я жив, соображаю, чувствую, вот-вот приду в себя. Почему так страшно?
