Она опустила глаза. Нелепый костюм ее не портил.
— Я верю тебе. Но я не верю в нас с тобой.
Она ничего не понимает, с обидой подумал Знаев. Она не понимает, что значит для взрослого серьезного мужчины — мягко сказать, занятого, — вот так приехать к той, которая только вчера сказала «нет», — чтобы попробовать отговорить.
— А в любовь ты веришь? — спросил он.
— Хороший вопрос.
— Знаю.
Алиса невесело вздохнула.
— Да. Верю. Но я не верю, что ее можно найти там… — она показала рукой куда-то вдаль, а лицом изобразила непонимание и пренебрежение. — На твоей территории. Между подвалом с золотом и магазином для войны…
Не трогай мой магазин, хотел крикнуть Знаев, однако промолчал, стиснул зубы. Снова стало его подминать самолюбие, как прошлой ночью на обочине, возле искореженного, готового полыхнуть чудо-автомобиля. Девочка хотела, теперь не хочет — с какой стати я ее уговариваю? Что это за сцена в стиле «богатые тоже плачут»? Дрянь, пошлятина, я теряю время…
Но декорации вокруг банкира неожиданно поколебались, подсвеченные набирающим силу солнцем: и дом с щербатыми стенами, и пыльный дворик, обезображенный кучами глины, и медленные аборигены, бредущие по мелким надобностям, — все стремительно приобрело положительный знак, повинуясь загадочным внутренним законам. Любовь проступила, как пот на лбу бога вечером шестого дня. Она была везде. Каждый бутылочный осколок, каждое пыльное оконное стекло, каждая кучка затвердевшего собачьего дерьмеца, каждая выцветшая тряпка, сохнущая на обвисшей веревке, каждая морщина на лицах, каждый взгляд, вроде бы скользкий и подозрительный, — содержал в себе бесконечные объемы любви.
Это можно было переделать, а можно было оставить как есть; с этим можно было воевать — либо, наоборот, капитулировать; те или иные поступки ничего бы не добавили и не убавили.
Нельзя ощутить любовь острее, нежели летним утром, в России, чуть в стороне от большого города, в тихом месте, заселенном людьми, лишенными амбиций.
— Зря я приехал, — сказал Знаев.
— Нет, — ответила рыжая. — Не зря. Но все равно уезжай.
— Я приеду еще раз.
Он придал фразе утвердительный тон. Поставил перед фактом.
— Приезжай, если хочешь, — сказала Алиса, мирно, но отстраненно. И вопросительно улыбнулась: — Я пойду?
Банкир промолчал, специально. Девушка издала трудноопределяемый звук, гибрид печального вздоха и усмешки, чуть ли не снисходительной. Выбралась из миллионерского экипажа и зашагала к дому. Обернулась, махнула рукой. Прощально, однако и ободряюще.
Умница, — подумал Знаев. — Все-таки оставила мне шанс. Полуфразой, полужестом.
Если бы я был ею, я поступил бы так же.
Выезжая со двора, едва не задавил кошку — ту самую, лохматую и гордую соседку своей бывшей подруги. Кошка не обиделась.
2. Вторник, 10.45–11.30
Без четверти одиннадцать позвонил Шуйский. Банкир едва справился с собой, до того хотелось ему поприветствовать арендодателя фразой «Доброе утро, господин Резинкин». Впрочем, далее рассудил Знаев, этому дураку далеко до господина. Странно именовать господином каждого бездельника. Двадцать лет жизни при капитализме не сделали людей господами, они до сих пор норовят стеснительно захихикать, услышав церемонное «господин» или «госпожа».
— Сережа! — просипел Шуйский, безусловно мучимый похмельем. — Ты вроде вчера мне деньги обещал…
— Извини. Закрутился. Биржу лихорадило. Пришлось спасать активы.
— А как насчет сегодня?
— Не вопрос, — бодро ответил банкир, подумав, что модная фраза иногда бывает очень к месту. — Ты можешь все взять прямо сейчас. Зайди в офис и найди Горохова. Он у себя в кабинете. Он там не один, у него гости… Но ты на них не обращай внимания. Прямо ногой двери открывай — и говори, чтоб тебе срочно отдали твои деньги. Напомни, чтоб обязательно — наличными! Иначе попадешь на налоги! Так и скажи, слово в слово. Иди и сделай.
— Ладно, — ответил господин Резинкин, слегка озадаченный, и отключился.
Вот так, — подумал банкир. — Будешь знать, жлоб, как платить в кабаке за мою девочку.
…Очень быстро проехав вдоль внушительной очереди, метко загнал машину в ворота. Подмигнул мальчишке-мойщику. Тот узнал, кивнул с достоинством, нередко встречаемым среди подобных — грубых и простых — мальчишек.
Вышел на воздух. Хотел обойти здание, прищуриться хозяйским прищуром — передумал. Надоело прищуриваться. Незачем прищуриваться — и так видно, что все в порядке.
Стараясь не хромать, прогулялся взад-вперед. Заметил знакомую женскую фигуру. Чувиха курила тонкую сигарету, часто стряхивала пепел. Стояла в живописной позе, немного слишком живописной — опытному наблюдателю было понятно, что дама пребывает в поиске спутника жизни, хотя бы временного.
Он подошел.
— Смотрите-ка, — произнесла Маруся, — Знайка!
— Рад тебя видеть, — ответил банкир, подумав, что именно сейчас, именно ее он действительно рад видеть. Оставалось понять, почему, но не хотелось напрягать голову, внутри которой мысли шевелились с трудом, словно песок сыпался из емкости в емкость.
— Хорошо выглядишь, — сказал он.
— Вчера тебя видели, — сообщила старая подруга, изящно игнорируя комплимент. — Одновременно в двух местах. В яхт-клубе на Истре и в здании «Мегион-нефтегаза».
— Врут, — ответил Знаев. — Вчера я весь день просидел в «Джи-кью-баре». Что ты тут делаешь?
— Заехала помыть машину. Ты же сам обещал мне скидку.
Действительно, — вспомнил Знаев. — Мойка же моя. Собственная. Вот и обещал. Зачем обещал? Может, эта женщина мне до сих пор интересна? Или не интересна, а нужна? Или сейчас не нужна, но на всякий случай переведена в запас? Я никогда ее не любил, снисходительно использовал, держал за дежурную сопостельницу, вел себя как скотина; однако вот удивительная штука: всякий раз, когда я ее встречаю, мы рады друг другу.
— Жаров разбился, — сообщил он.
Маруся ахнула. Банкир тут же пожалел, что расстроил женщину. Она в это утро была свежа, соблазнительна, шикарно и замысловато одета, в некие лиловато-розоватые, плотно облегающие тряпочки, беспредельное декольте и спереди, и сзади, и везде, где можно и нельзя, — таким изящным существам в начале приятного летнего дня нельзя сообщать дурные новости. Впрочем — сейчас или чуть позже, но она все равно спросила бы про электроторговца.
Знаев поспешил добавить, что пока все не так страшно, уклончиво и коротко ответил на неизбежные вопросы — как, почему, не нужна ли помощь. Удовлетворив любопытство, Маруся вдруг сверкнула глазами.
— Это ты виноват.
— Почему — я?
— Это ведь ты придумал ваше идиотское развлечение. Гонять по ночам на переделанных «Жигулях» и искать приключений на свою жопу.
