– Город изменился, – сказал он.
– В какую сторону?
– Я пока не понял. Наверное, в лучшую.
– Да. С тех пор, как ты погиб, здесь стало чище и ярче.
– Фигня это все – «чище», «ярче». Лица у людей другие.
– Расскажи, – попросил я. – Интересно. Тебя не было пятнадцать лет. Что ты увидел в лицах? Только подробно говори. Как журналист.
– Я такой же журналист, как ты – строитель гаражей. Никакой. А лица – новые. Более открытые. Свежие. Жизнерадостные. Улыбки, положительные эмоции...
– Людям дали больше жизни.
Мой друг поерзал, поудобнее пристраиваясь на кожаных подушках.
– И, кстати, все выглядят молодо.
– А старики теперь в основном по домам сидят. Средняя пенсия равняется цене одной пары приличных ботинок.
– Это плохо.
– Хуже, чем плохо.
– Кстати, ты едешь, как дурак. Помнится, в мое время ты совсем по-другому ездил. Меньше ста верст не выжимал.
– Это было давно, – буркнул я, задетый за живое.
– А сейчас что? Протух? Под дедушку косишь? На тебя жалко смотреть. Шестьдесят километров в час, ремнем пристегнулся, все окна закрыл... Разве на такой машине так рулят?
– Я рулю так, как позволяют обстоятельства.
– Да ладно! – с чувством воскликнул призрак из прошлого. – Ты пытаешься проканать за добропорядочного. И у тебя это не получается. Мы сами себе создаем свои обстоятельства! Давай, брат, надави на гашетку! Вруби музон! Открой форточку, чтоб все чувихи видели, какой ты козырный чувак! Давай!
– Прекрати.
– Или лучше дай я поведу!
– Еще чего. Ты и водить толком так и не научился...
Тут в мое лицо ударили лучи выскочившего из-за туч солнца, я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза – Юра уже сидел на моем месте. Момента подмены я не заметил.
С гениальной стремительностью он разобрался с многочисленными кнопками и рукоятками панели управления. Через секунду оба передних окна моей машины оказались открыты, а из динамиков загремели, мощно сотрясая воздух в радиусе не менее ста метров, тугие гитарные басы и фальцетные взвизги какого-то американского певца (или певицы – по их нынешней жизни и не разберешь).
Мотор загудел, словно шмель-убийца.
Дорога в это морозное утро показалась мне тяжелой, сложной для вождения – лед, снег, смог, пробки – но я понесся, как бомбардировщик, словно какой-нибудь «Энола Гей», везущий первую в мире атомную бомбу по адресу «Япония, город Хиросима».
Ледяной воздух – сухой, как бумага, – ворвался в салон, обжег мое лицо.
– Вот так мы ездили! – выкрикнул Юра поверх бешено гремящих аккордов.
Нескольких подрезал. Еще двоих или троих обогнал по встречной. Пару раз едва не занесло, но Бог миловал. Настырно смещаясь из ряда в ряд, подтормаживая и атакуя, активно оперируя как ручным, так и ножным тормозами, пролетая перекрестки на красный свет, раз-бибикивая дураков, я мчался, как полный идиот, – и вдруг остыл, потух, пришел в себя. Опомнился, стормозился, влился в поток, и черное мое авто вновь покатилось с буржуазной плавностью.
– Ну тебя к черту, – сказал я. – Зачем ты меня керосинишь? Мне твоих экстремальных заморочек не надо. Я еду к цели. Туда, куда мне надо. Цель, и только цель, диктует порядок движения. Умоляю тебя – исчезни. Ты мне мешаешь.
– Ладно, – кивнул друг и сделал примирительно-успокаивающий жест. – Исчезну. Дай мне пять минут. Напоследок.
– Еще минуту. И больше так не гони. Мне нельзя нарушать правила.
– Почему?
– Я везу деньги.
– Деньги? – старый друг заметно возбудился. – И много?
– Лимон с болтом.
– Новыми?
– Именно.
– Сколько это в долларах?
– Пятьдесят тысяч.
– Немало. И куда везешь? Я грустно выдохнул.
– Отдавать.
– Задолжал, что ли? Пришлось состроить утвердительную гримасу.
– Я его знаю?
– Кого?
– Того, кому ты задолжал.
– Да. Кстати, именно ты меня с ним и познакомил.
– Кто таков?
– Сережа Знаев.
Юра смачно расхохотался, но неожиданно прервал веселье, задумался и закурил сигарету.
– Ты должен Сереже Знаеву пятьдесят тысяч долларов? Этому Сереже? Этому фантику? Этому коммерсанту, который поднялся на деньгах Юры Кладова? Ему ты задолжал пятьдесят тысяч?
– А что в этом страшного?
– Страшно не то, что ты ему задолжал, а то, что ты собираешься отдавать.
– А что – не отдавать?
– Конечно. Зачем отдавать, если можно не отдавать? Тем более – Сереже Знаеву.
– Позволь тебе напомнить, что на дворе – две тысячи шестой год. Самые резкие и дерзкие, как ты, давно погибли. Извини за аналогию – вымерли, как динозавры. Уцелели осторожные и дальновидные. Такие, как Сережа Знаев...
– Все равно – не могу поверить.
– А придется. Сережа Знаев теперь Председатель правления коммерческого банка. Миллионер. К Сереже Знаеву просто так не подойдешь. Сережа Знаев дал мне ссуду только по дружбе, в качестве исключения из общих правил. Кстати, тебя вспоминал, когда договор подписывали...
– Меня? – враждебно уточнил Юра, перемалывая челюстями резинку.
– Да. Иду, сказал, навстречу ради общей памяти о Юре...
– И сколько ссудил?
– Миллион.
– Новыми?
– Новыми, новыми.
– А ты теперь отдаешь полтора?
– Именно так.
– Не понял. Там был миллион, здесь – полтора, откуда взялось остальное?
– Проценты.
– Ага! – Мой старый друг хищно стиснул длинными пальцами боковые поверхности своих узких бедер. – Проценты! Значит, Сережа Знаев теперь – процентщик?
– Банкир, – поправил я, удобнее пристраивая на груди ремень безопасности.
– Одно и то же. И сколько же, извини за назойливость, он с тебя брал, этот Сережа?
– Пятнадцать в месяц, с капитализацией.
На лице Юры появилась гримаса злобы, разочарования и изумления.
– И ты – согласился?!
– А что было делать? Больше никто не давал. Дал только Знаев. И то, сказал, по дружбе.
– По дружбе, значит... А он не в курсе, что процентщиков и процентщиц бьют топором по голове? А он не в курсе, что это отражено в великой русской литературе?
Я завздыхал.
– Пойми, Юра, тогда я эти темы не педалировал...
