Жилец широко улыбался и сверкал глазами.
— Добрые вести! — возбужденно прохрипел он.
— Да, — сказал Марат. — Мне тоже любопытно. Люди берега… Узур… Место, где есть всё…
— Фцо, — поправил Жилец. — Фцо, брат!
— Может, даже Фцо.
— Не может, а точно! Собирай отряд, готовь поход. Торгаша — на цепь. Не вздумай отпускать, а то раззвонит про нас… по всему свету. Нагрянешь на берег внезапно. Но сначала разберись с шелудивой ведьмой. Никакого обездвиживания, понял? Только расстрел. Публично. Разрывными. Потом Быстроумный пусть отрежет ей голову и на кол посадит, у главного входа…
— Сама помрет, — возразил Марат.
Жилец печально вздохнул.
Последнее время он реже кричал на Марата. Только вздыхал. Видимо, сказывалось употребление плодов черной пальмы.
— Она еще нас с тобой переживет, — тихо произнес старый злодей. — Ты совсем дурак. Она же глумится над тобой! Убей ее. А перед этим вызови ее дочку толстую. Скажи, что она завтра же станет матерью рода, вместо старухи. Условие такое: пусть поклянется, что будет делать всё, что ты скажешь. Избей ее. Несильно. По щекам надавай, по заднице… Или отымей, не сходя с трона… — Старый вор задумался. — Нет, лучше так: избей, а уже потом — отымей. Она всё равно от счастья одуреет. А старуху — ликвидируй.
Марат подумал и пробормотал:
— Я не смогу.
— Что?
— Отыметь толстую.
— Почему?
— Слишком толстая.
Жилец рассмеялся.
— Придется, родной. Это для пользы дела.
— У меня есть жена.
— Идиот, — грустно отозвался парализованный злодей. — У тебя есть власть! Держи ее в руках! Зубами вгрызайся! — Жилец оскалился, показывая клыки, которыми следовало вгрызаться. — Не будет власти — ничего не будет! Жены тоже не будет, зарежут. Время пришло, сынок. Мамки сами подставились. Прямое неподчинение! Пора развалить коалицию четырех гадюк. Сейчас их против тебя трое, а четвертая — твоя теща — в нейтралитете. Убей дерзкую грымзу, посади на ее место дочку. Итого получим двух старых мамок против тебя, молодую толстуху — за тебя, плюс теща — в нейтралитете. Потом еще что-нибудь придумаем. Двоевластия быть не должно, запомни.
— Ты сам себе противоречишь, — сказал Марат. — Быстроумный в роли царя и Хохотун в роли начальника охраны — это разве не двоевластие?
Жилец печально посмотрел на Марата и произнес с интонацией, которую можно было бы назвать сердечной:
— Ты никогда ничего не поймешь, парень. Ты никогда не подчинишь их себе. Царек и военачальник — это совсем другое… У них нет власти, только ее объедки. Вчера они были никто. Косоглазый собак резал, а Хохотун за старшим охотником топор носил. Сегодня ты дал им немного со своего стола, и они счастливы. Если начнется заваруха, они будут биться за тебя до последнего. Они при делах только до тех пор, пока ты жив. Не будет тебя — их сразу удавят. А мамки — тут всё сложнее. У них была власть, авторитет, все ништяки по полной программе, и тут приходишь ты: «Извините, теперь рулить буду я, а вы сидите и не отсвечивайте, или я убью вас всех…» Они всегда будут ненавидеть тебя. Они — твои враги. Уяснил?
«Мой главный враг — это ты», — едва не сказал Марат.
Жилец меланхолически зевнул. Если б он мог шевелить конечностями — наверняка закинул бы ногу на ногу, а руки заложил за голову.
— Слушай, — сказал он, — как думаешь, Нири умеет ковырять в зубах?
— Наверное. Здесь у всех плохие зубы.
— Дурак, — стеснительно произнес Жилец. — Я имею в виду свои зубы.
— Ты хочешь, чтобы Нири ковыряла в твоих зубах?
— Естественно.
— Учи, — сказал Марат. — Может, научишь.
— Будем пытаться, — ответил старый урка. — Вчера мы с ней… Хорошо провели время. С Нири. Ей всё понравилось. Она хорошая баба. Веселая, жадная… Когда мы пойдем в Узур, я возьму ее с собой… Вчера она сказала мне, что ты должен бояться. Сам понимаешь, я не стал расспрашивать, что и как… Только посмеялся. Сказал, что Хозяин Огня ничего не боится. Потом прогнал… Но это — нам с тобой маяк, брат. Сигнал. Завалят тебя скоро. Я даже примерно знаю как…
— Расскажи, — попросил Марат.
В щель меж бревен проник апельсинового цвета луч, Жилец чуть повернул голову, поймал его глазом, благодушно зажмурился.
— Старухи накормят носорогов тухлым ягелем. Ты подойдешь, а тварь взбесится и затопчет тебя.
— Сомневаюсь, — сказал Марат. — Зачем им меня убивать? При мне стало лучше.
— Не так, — поправил Жилец. — Не лучше. Сытнее — это да. Богаче. Может, даже веселее. Только запомни, сынок: обида — очень опасная штука. До того, как пришел ты, мамки жили голодно и бедно. Только сейчас они про тот голод и холод уже забыли. А про власть не забыли. И никогда не забудут… Я бы, например, никогда не забыл… Короче говоря, казни старушку и ни в чем не сомневайся. Время пришло. Будем омолаживать кадры.
— Ладно, — сказал Марат. — Я подумаю. Теперь — Хохотун. Что с ним делать?
— Награди.
— Наградить — это ладно. Но он не выполняет своих функций. Ты сказал, что возле меня должно быть двое приближенных.
— И что?
— Они не конкурируют меж собой.
— Дай им время. Ты думал, подтянешь к себе второго — и дела сразу пойдут? Пусть новенький освоится. Оставь царю главную привилегию — переносить меня в капсулу и обратно. Остальные привилегии уравняй между обоими. Только ничего не говори косоглазому. Ни слова, понял? Пусть мучается и с ума сходит. Ты его глаза не видел, что ли? Он по натуре интриган. Он, по-моему, даже похудел от переживаний. Ревнует, бедолага… Подожди, пройдет сухой сезон, они запасутся мясом, начнутся драки, безделье — косоглазый будет каждый день бегать к тебе с доносами. И вообще, ты его избаловал. Испортил полезного парнишку. Он слишком долго был твоей правой рукой. Теперь пусть впадет в немилость. Отодвинь его от себя — а второго, наоборот, приблизь. Только приближай правильно. Сначала обвини в чем-нибудь, пусть он от страха затрясется. А потом как бы прости. Но скажи, что проступок остается за ним. Уяснил?
— Нет.
— Идиот, — грустно констатировал Жилец. — Что тут сложного? За каждым должен быть какой-то проступок. Ты как бы прощаешь каждому его грешок — но не забываешь. Каждый должен сознавать, что виноват. И благодарить тебя за доброту… Теперь иди и зови толстую, у тебя времени в обрез.
Марат поднял с пола комок сухого мха, затолкал в дыру, умертвил солнечный луч, и лицо парализованного старика опять накрыло коричневым полумраком, словно платком.
— Я не смогу с толстой… Ахо сразу узнает. Она ее зарежет.
— Не зарежет. — Небрежно ответил Жилец. — Нельзя поднимать руку на дочь матери рода.
