Смолин смотрел в оба, пытаясь составить кое-какое
первоначальное впечатление об односельчанах сумасшедшей старухи по их собаке.
Кое-что давало пишу для размышлений. Собака не выглядела ни
забитой, ни голодной – сытый, ухоженный пес со здоровой шерстью. По крайней
мере, кормили его неплохо…
Присмотрев на всякий случай подходящую штакетину,
державшуюся на честном слове в полурассыпавшемся заборе, Смолин в целях
эксперимента резко нагнулся и, не отрывая взгляда от пса, сделал движение,
словно подхватывал камень с земли. Ни малейшей реакции: пес и ухом не повел, не
встрепенулся, не говоря уж о том, чтобы пугливо шарахнуться. С этим
человеческим движением он определенно был незнаком, попросту не понимал, какую
опасность для собаки оно несет. Значит, не забитый, не пуганый. Сытый,
ухоженный, спокойный. Рано делать выводы и строить версии, но можно уже
составить некоторое представление о хозяевах…
– Люди, вы мне, часом, не мерещитесь?
Они обернулись. Посреди улицы стоял крепкий мужичок в
заправленных в сапоги камуфляжных штанах и тельняшке. Немногим моложе Смолина,
усатый, с залысинами, крепкий, несуетливый. Через плечо у него был дулом вниз
перекинут карабин – вроде бы небрежно, но ясно, что человек умелый при нужде
его моментально крутанет на ремне, вскинет к плечу…
Похоже, он был совершенно трезвый. И одежда не изгвазданная,
чистая, опрятная – а сапоги и вовсе начищены пусть не до зеркального блеска, но
все равно, до неуместной в заброшенной деревне безукоризненности. Смолин
присмотрелся. Сапоги были хромовые, офицерские. Физиономия, впрочем, тоже на первый
взгляд армейская.
Моментально выстраивая линию поведения, Смолин ответил столь
же непринужденно, без всякого подобострастия, но и уж, конечно, не задиристо, с
простецкой улыбкой:
– Неужели так пьете, что можете опасаться… видений? Не
похоже что-то…
– Да просто удивился в первый момент, – сказал
незнакомец. – В наши места посторонние, да еще сугубо городского вида,
давненько не забредали… То-то показалось, что возле бабкиной избы шумят-кричат…
С бабкой воевали?
– Скорее уж она с нами, – сказал Смолин, тщательно
взвешивая каждое слово. – Чин-чином попытались завязать разговор, а в нас
вилы полетели, да вдобавок топором по башке почествовать обещала…
– В своем репертуаре бабка, – усмехнулся
незнакомец. – Энкаведешников гоняла и про золото ничего не знала?
– Ага.
– Как по-писаному… То бишь по истории болезни. Она
вообще-то наверняка в вас попасть не старалась…
– Все равно неприятно, – усмехнулся Смолин.
– Ну да, чего уж… Меня она тоже не жалует. Мы с ней,
можно сказать, пополам деревню поделили, я на своем конце, она на своем. Так и
существуем.
– А больше – никого?
Незнакомец понял:
– Ни души. Не считая Орлика и Беляка, – он кивнул
в сторону собаки, смирно прислушивавшейся к спокойному разговору. – И бабы
Нюриной коровушки. Была у нее еще кошка, но померла от старости, по причине
одиночества потомства не оставивши… А можно полюбопытствовать, откуда вы вдруг
взялись?
Речь у него была правильная, гладкая, он вовсе не производил
впечатления сельского механизатора или кого-то подобного – скорее уж
первоначальная догадка Смолина оказалась правильной, и судьба свела их с
отставником. Вот только зачем он в этой глухомани поселился, поделив пополам
деревню с чокнутой бабой Нюрой?
Смолин решил вываливать легенду сходу, не колеблясь и не
мямля.
– Получился сущий детектив, – Смолин пожал плечами
словно бы в некотором смущении от превратностей жизни. – Мы из газеты… из
Шантарской. Даже документы есть, – кивнул Инге: – покажи…
– Ну, я не участковый… – проворчал незнакомец, но
в Ингино удостоверение все же заглянул (правда, как сделал вывод Смолин, с
любопытством, но без ментовской цепкости, которую битый жизнью человек
распознает легко).
– Ну вот… – сказал Смолин, когда удостоверение
вернулось к Инге. – Она – репортер, а я, соответственно, фотограф, –
он демонстративно приподнял в руке сумку. – Дурацкая история получилась,
как бы вам… Короче говоря, человеку, про которого мы вздумали делать
материальчик, подобное вторжение в его дела ужасно не понравилось. Кликнул он
своих стриженых мальчиков, и возникла реальная угроза для ребер и физиономий…
– Это где?
– В Предивинске, – сказал Смолин. – В общем,
ясно было, что к нашей машине нам уже не добраться, и я в темпе придумал
обходной маневр: пешочком до Зыбуново, оттуда до трассы – и в Куруман. В
Курумане наш деятель, как в том анекдоте, уже не фигура, а дерьмо… Кто ж знал,
что Зыбуново только на карте числится полноценной деревней… Такие дела.
Что бы ни думал хозяин здешних мест по поводу преподнесенной
ему истории, на лице это не отразилось. Он только почесав в затылке, проворчал:
– Бывает… – и спросил деловито: – Погоня имеет
место быть?
– Стопроцентно – нет, – сказал Смолин. – Они
нас потеряли, наверняка решили, что мы где-то спрятались. Им и в голову не
пришло, что городские люди выберут такой вариант… И потом, не настолько уж мы
им наступили на мозоль, чтобы они отправились нас искать по всему району.
Поматерились и забыли. Мы ж не в страшные тайны ихние проникли, не мешок с
бриллиантами у них сперли… Никакого киношного боевика. Провинциальная дурь и
только. Какая там погоня…
– Тем лучше, – сказал незнакомец. – А то не
хватало мне на старости лет голливудских страстей на фоне тайги… Ну, пойдемте?
– Куда? – вырвалось у Инги.
– Ко мне, – сказал человек словно бы даже с
некоторым удивлением. – Куда же еще? Гость в дом – Бог в дом, как
говорится. Нравы у нас, как легко догадаться, патриархальные, я ж не баба Нюра,
чтобы людей в таком положении спроваживать на ночь глядя… Кирилл Михайлович
меня зовут. Можно – Михалыч. Фамилия смешная – Лихобаб. Из хохлов мы…
– Смолин. Василий Яковлевич. Можно, стало быть –
Яковлевич. А это – Инга.
– Пудинг, это Алиса, Алиса, это пудинг… –
усмехнулся Петрович. – А это вот, как уже поминалось, Беляк…
– А Орлик – это кто? – спросила Инга. – Вы
про него тоже говорили…
Петрович покосился на нее:
– Ага, журналистская хватка… Орлик – это конь. Так и
живем маленькой, но порядочной компанией…
Они шагали посреди улицы, Беляк носился вокруг, то забегая
вперед, то возвращаясь. До настоящей темноты было еще далековато, но солнце
давным-давно опустилось за деревья, чувствовалась прохлада. Тишина стояла
неописуемая.
Смолин не сразу, но довольно-таки быстро отметил некую
интересную особенность в поведении гостеприимного хозяина, владевшего, как
выяснилось, целой деревней на паях с полубезумной старухой. Лихобаб на них
вроде бы и не смотрел, держался сбоку, шагал непринужденно и вольно – но при
всем при том (в чем не было никаких сомнений) он передвигался все время так,
чтобы гости оставались в поле зрения, чтобы было время моментально
отреагировать на какую-нибудь неожиданность.
