«А все-таки, ребятки, я вас от всего этого уберег, —
весело подумал Смолин. — Тебя, Фельдмаршала, Шварца. Даже Гонзиц и Инга,
посвященные в кое-какие деталюшки, ничего не знали о главном — да и не узнают
теперь. Зачем им лишняя нервотрепка и маета, если дядя Вася привык сам
справляться? И ведь справился же!»
— Какая еще интрига? — спросил он с самым невинным
видом.
— Да болтали тут… Ничего конкретного, просто шли
разговоры, что за кулисами нечто очень серьезное крутится… Балуев вон говорил…
— Нашел кого слушать, — фыркнул Смолин. — Ну
какие у нас могут быть роковые интриги, сам подумай? Балуев, ага…
— Да знаю я его… Просто болтали…
— Ерунда, — сказал Смолин. — Нет никаких
интриг. И не было… Уж я бы знал…
Финал. Чужие фанфары
Василий Яковлевич Смолин стоял, прочно расставив ноги, на
высоком обрыве, на левом берегу Шантары. Время от времени он поднимал к глазам
полевой бинокль — французский, времен Первой мировой, восьмикратная
безукоризненная оптика — и разглядывал, что происходит километрах в трех
напротив него и ниже, на берегу правом.
Поскольку это было не общественное мероприятие, а чисто
рабочая процедура, жителей никто и не собирался оповещать. Так что на бережку
присутствовало всего-то десятка два разнокалиберных и разномастных чиновников —
ну и, разумеется, два гордых первооткрывателя, которые мэра свеженькой сенсацией
малость и ошарашили…
Неподалеку от берега стоял на якоре плавучий кран,
перегнанный с судоремонтного завода, вокруг него — три моторки. От П-образной
стрелы уходили в воду два туго натянутых троса.
Смолин встрепенулся, приложил бинокль к глазам. Вовремя: из
воды показался аквалангист в черном гидрокостюме с ярко-оранжевыми лампасами,
ухватился за борт моторки, перевалился в нее, и, сдвинув маску на затылок,
принялся что-то ожесточенно семафорить руками на кран.
На палубе крана и в рубке началась легкая суета. Тросы
натянулись еще более… звуки над водой далеко разносятся, вот и до Смолина
долетело тяжелое фырканье движка, поскрипывание металлических тросов…
Есть! Над водой показался закрепленный четырьмя тросами
броневик, по-прежнему в позе лежащего на боку. С него ручьями текла вода, порой
в тонких струйках играла мимолетная радуга. За кормой крана взбурлила вода, он
медленно разворачивался корытообразным носом к берегу, чтобы аккуратненько
переместить туда историческую находку.
Это уже было и неинтересно, откровенно говоря. Смолин
перевел бинокль на одну из моторок — там так и лежали два ярко-красных
пластиковых мешка. Смолин видел десять минут назад, как их подняли аквалангисты
— там, конечно же, все, что находилось в броневике…
Итак. Что же, собственно, произошло? Да попросту случилось
так, что молодая журналистка Инга Извольская по какому-то побуждению души
приобрела за смешные деньги на «блошином рынке» шантарского антиквариата (есть
такой, по воскресеньям работает в одном из Домов культуры) кипу старых бумаг —
архив слинявшего когда-то в Харбин купца Гладышева, надо полагать, привезенный
на родину его вернувшимися после войны потомками. И, разбирая пожелтевшие
листы, наткнулась на сущую бомбу — самоличное повествование купца о том, как
нагрянувшие на броневике трое красных аспидов лишили его саквояжа со всеми
накоплениями в виде золотого песка, золотых монет и разных побрякушек с
каменьями. Изучив этот документ, отправилась к увлекавшемуся историей
известному шантарскому ученому Хижняку (тому самому, что в узком кругу был
более известен как Кот Ученый). Любитель исторических загадок, а главное,
хороший аквалангист, он живо взялся за дело — и буквально через два дня
интенсивных погружений обнаружил-таки броневик. Конечно, совсем не там, где
торчала каменюка с эпитафией.
Смолин ухмыльнулся. Память у него была отличная, он наизусть
помнил все, что было написано на сожженных им собственноручно листочках из
купеческого дневника — и Маэстро текст восстановил на отдельном большом листе
доподлинной бумаги царских времен, и почерк Гладышева имитировал, и состарил
надпись, не особенно и напрягаясь. Ну разумеется, въедливая экспертиза на самом
высшем уровне могла бы выявить подделку — но кто эту экспертизу будет
проводить? Главное, броневик-то нашелся!
А в броневике — два черепа с пулевыми отверстиями в затылке,
самые доподлинные черепа. И полное отсутствие саквояжа. Не нужно быть Шерлоком
Холмсом, чтобы моментально догадаться, что же произошло на берегах Шантары
девяносто лет назад. И кардинальнейшим образом переоценить личность товарища
Вальде — мерзавца первостатейного, хладнокровно пристрелившего боевых товарищей
ради двенадцати кило презренного металла…
Куда он ухитрился саквояж запрятать, будут гадать еще лет
двадцать — да хоть сто. Главное, никто никогда и не заподозрит, где на самом
деле саквояж пребывает. Все шишки — на товарища Вальде, который может
протестовать разве что с помощью спиритического блюдечка, но подобные протесты
ни наукой, ни юриспруденцией современной не рассматриваются вовсе…
«Я тебя достал и в могиле, сука чухонская, — подумал
Смолин не без веселости. — Протестовать ты уже не имеешь физической
возможности, а главное — ты их действительно убил алчности ради. Так что не
обессудь, если теперь правдочка выплывет на свет божий…»
Броневик уже покоился на берегу, и вокруг него расхаживал
мэр со свитою… ага, вон и Инга, и Кот Ученый парочке репортеров что-то
увлеченно брешет…
Смолин опустил бинокль и убрал его в замшевый футляр,
неплохо сохранившийся. Вот и всё, дальше решительно неинтересно — ну что там
может быть интересного? Вся слава достанется Инге с Котом Ученым… против чего
Смолин ничего не имел, наоборот, к тому и стремился. Сам он в жизни не горел
желанием блистать на публике. Толковый антиквар, как хороший разведчик, предпочитает
всю жизнь провести в полнейшей безвестности. Ремесло такое, дамы и господа…
Прохладный ветерок трепал Смолину волосы. Он стоял у самого
края высоченного обрыва — слава богу, не в переносном, а в прямом смысле —
смотрел на могучую Шантару, щурился от солнца, и по его лицу блуждала веселая,
беззаботная, совершенно мальчишеская улыбка. Он опять выиграл, и не по глупой
случайности, а исключительно своими собственными трудами и, что уж там,
талантами. Победил — что было ох как нелегко…
Похоже было, что до старости еще очень и очень далеко.
Красноярск, февраль 2009
