— Порядок, — сказал Глыба. — Трое зашли, трое
вышли… Пошли?
— Пошли, — сказал Смолин, хищно прищурясь.
Он вошел первым под мелодичный звон колокольчика. В торговом
зале была одна Вероника, блондинка с мозгами стояла у своего стола и курила с
печальным, отрешенным лицом. На Смолина она уставилась без малейшего радушия —
ну, ничего удивительного, учитывая все, что здесь только что происходило —
однако он в себе сейчас не ощущал ни жалости, ни деликатности.
— Привет, очаровательная, — сказал он
безмятежно. — Шеф у себя?
— У себя… Но у нас сегодня…
Смолин, сделав рукой неопределенный энергичный жест, прошел
мимо нее, как мимо пустого места, сопровождаемый топотавшим по пятам Глыбой,
привычно распахнул дверь кабинета. Врубель сидел за столом, ссутулясь,
понурясь, обмякнув, смело можно сказать, совершенно раздавленный нешуточными
невзгодами. Его состояние Смолин оценил с полувзгляда: ну разумеется, сегодня
маялся с дикого бодуна, но только собрался поправиться, нагрянули милиционеры,
а уж те, конечно, не позволили гражданину душевно опохмеляться прямо в ходе
оперативно-следственных мероприятий. Так что в плачевнейшем состоянии сейчас
наш Врубель. Как писал один из шантарских классиков, жить всегда страшно, а с
похмелья тем более. Ну, и после всего случившегося. Состояние у скота сейчас
специфичнейшее, что и следует использовать на всю катушку…
— Слушай, — сказал Смолин. — От тебя сейчас
менты выходили… Неужели подловили?
— Да хрен нас с Вероничкой подловишь…
— А чего ж вид убитый?
Помотав раскосмаченной головой, взлохматив бороду, Врубель
выругался — длинно, витиевато, уныло.
— Случилось что? — заботливо поинтересовался
Смолин. — Давай, здесь все свои, — он кивнул на Глыбу. — Это
мой, так сказать, внештатный сотрудник, при нем можно…
— С-сука бичевская… — печально сказал
Врубель. — Урыл бы, только где ж его теперь сыщешь…
— Да что случилось? Не косись, не косись, это человек
свой он со мной год работает…
— Да понимаешь… — печально сказал Врубель. —
Приходит бич не бич, но что-то близкое. И за смешные деньги предлагает
портсигар… Васька, ты б его видел! Серебра почти фунт, чекухи дореволюционные,
накладок куча, причем тематика военная… Такая вещь… Любой бы хапнул… Ну, я и…
— Понятно, — сказал Смолин с большим знанием дела.
Вообще-то закон требует, чтобы у сдатчика вещи непременно
требовали паспорт и выписывали надлежащим образом квитанцию в двух экземплярах
— соответственно, для продавца и покупателя. Порой антиквары это выполняют
скрупулезнейше — особенно когда клиент не внушает доверия и следует
подстраховаться: вполне может оказаться, что это ворюга пришел сбрасывать
хапаное, или просто-напросто великовозрастный балбес втихомолку унес из дома
любимую мамочкину безделушку. А порой… В общем, каждый решает эту проблему сам
для себя, полагаясь на свой профессиональный опыт, знание людей и все такое
прочее. Частенько случается, что и рискуют. С каждым бывало, со Смолиным в том
числе. Иногда прокатывает, а иногда можно и запалиться, как Врубель только что.
Как карты лягут.
Впрочем, в данном конкретном случае ни карты, ни Фортуна, ни
прочие случайности абсолютно ни при чем. Если учесть, что этим «бичом
похмельным» был некий неизвестный Смолину приятель Глыбы (по заверениям
последнего, человек надежный), а милиция всего через часок после этой негоции к
Врубелю нагрянула, не по собственному усердию, а в результате хитрой
комбинации, давно задуманной Смолиным и с помощью Багрова провернутой…
— Ага, — сказал Смолин. — А потом менты
нагрянули?
— Часа не прошло… — прямо-таки взвыл
Врубель. — Мол, нам известно доподлинно, что вы купили такую-сякую вещь… И
описывают его досконально. А что делать, если он у меня в столе? Они обыск
грозились устроить… на что, суки, имели право.
— Ага, — повторил Смолин. — И ты, значит,
сделал добровольную выдачу?
— А что мне еще оставалось? Обыск они, козлы, все равно
сделали, хорошо хоть, не было ничего такого… Ерунда, в общем, я им бича описал
в точности…
— Через час, говоришь? — задумчиво произнес
Смолин. — Знаешь, что мне представляется? Что этого твоего бичика как раз
взяли, душевно порасспросили, куда вещички девал — ну, а он тебя заложил вмиг.
Первый раз, что ли, такое в нашем веселом бизнесе?
— А похоже…
— Тебе-то ничего не предъявили? — прямо-таки с
отеческой заботой спросил Смолин.
— Да что они мне предъявят? — вскинулся
Врубель. — Меня голыми руками не возьмешь, сам знаешь. Статьи тут нет
никакой.
— Это точно, — сказал Смолин. — Но история
все равно чертовски неприятная.
— Да уж куда неприятнее…
— Особенно в преддверии столь эпохального события, как
учреждение Гильдии антикваров с тобой во главе…
— Вот то-то и оно, — с совершенно убитым видом
протянул Врубель. — В самое неподходящее время… Откуда он, тварь, взялся,
и откуда вещь взял? Если бы стырили у кого-то из наших, тут же пошел бы обзвон…
— Это точно, — сказал Смолин. — В три минуты
друг дружку обзвонили бы…
Помассировав сердце под рубашкой, Врубель еще какое-то время
посидел с убитым, да что там, раздавленным видом, потом, очевидно собрав в
кулак волю и энергию, воскликнул:
— Ну, теперь-то позволительно и остограммиться… Пойду
Вероничку домой отправлю и вмажу малость…
Он шустро выскочил за дверь, вернулся почти сразу же,
потирая руки и радостно гримасничая, извлек из антикварного буфета непочатую
литровую бутылку водки. На его физиономии уже не присутствовали посторонние
мысли и чувства, даже огорчение пропало напрочь — осталось только яростное
предвкушение алкогольного ожога в желудке. Бог ты мой, подумал Смолин с
отвращением, не в том беда, что это мразь законченная, а в том, что мразь —
мелкая, с неоправданными амбициями вдобавок и чуть ли не манией величия…
— Посмотри там, — сказал он Глыбе. Тот выскользнул
за дверь, быстренько вернулся и прилежно доложил:
— Мочалка и в самом деле слиняла. Дверь изнутри
заперта.
— Тики-так, — сказал Смолин, нехорошо ухмыляясь.
— Будете? — нетерпеливо спросил Врубель,
ожесточенно и неуклюже свинчивая жестяную пробку.
— Я за рулем, — сказал Смолин. — А у него
печень…
— Как хотите. Я-то сейчас тяпну от таких переживаний…
Он набуровил себе полный граненый лафитничек, стоявший тут
же, выплеснул водку в рот, сморщился, перекосился лицом, закусывать, конечно
же, не стал, да и нечем было. Чуть посидел с закрытыми глазами, понемногу
расплываясь в блаженной улыбке, открыл глаза, прошептал:
— Хорошо пошла, зараза… Ну, первая колом, вторая
соколом, третья — ясной пташечкой…
