— Кого? — недоуменно спросила Инга. «Ну да, —
подумал Смолин, — она и про Гека Финна наверняка не читала. Разрыв
поколений, бля…»
— Да так, пустяки… — сказал он весело. — Ну,
что папочка… Бывает и похуже. Поди, цельный младший научный сотрудник? Вид у
него такой, знаешь ли… научный.
— Цельный кандидат наук, — сказала Инга, все еще
насупясь и отвернувшись. — Во…
— Каких?
— Филологических. Двенадцать лет назад защитился.
— Кандидат филологии — это, конечно, круто, —
сказал Смолин, подумав. — Особенно для меня, с моим-то средним…
— Ага, — обронила Инга с нескрываемым
сарказмом. — Диссертация, конечно, была крутая. Что-то вроде «Количество и
расположение гласных в стихах Агнии Барто».
— Ну, все равно круто, — сказал Смолин. — А
нескромный вопрос? Сколько лет, как они развелись?
— Восемь.
Смолин покрутил головой:
— Ты, конечно, меня извини, но твой папенька большой
пошляк. Через восемь лет после развода у бывшей жены на пузырь стрелять… Ну,
успокоилась? Чует мое сердце, не появится больше этот шкет у ваших ворот…
— Ага, успокоилась! — огрызнулась Инга. — Мне
теперь с матерью объясняться…
— Из-за меня?
— А то из-за кого же? Стоило связываться, сам бы
убрался…
— Понятно, — сказал Смолин. — Я тебя жестоко
компрометирую, что уж тут непонятного… — он продолжил вроде бы беззаботно,
но с нехилым внутренним напрягом. — А ты меня брось. Как ветреным
красоткам и положено. Я поплачу и переживу, в петлю не полезу.
— Да уж…
Смолин спросил тихо:
— Что, меня настолько нельзя показывать родителям?
— Родителю ты уже показался во всей красе, —
попыталась она бледно улыбнуться. — На всю жизнь запомнит, трусишка
патологический… И вовсе я не собираюсь тебя бросать. Очень надо! Просто… Ну
она, понимаешь, старой закалки. Мужчина должен быть старше… ну, максимум лет на
десять. А прочие сочетания — уродливая харя проклятого капитализма.
— Понятно, — сказал Смолин. — Ну, попытаемся
что-нибудь исправить… Ты нас сведи как-нибудь, а? Посидим за шампанским, я изо
всех сил попытаюсь ее обаять, у меня иногда получается…
— Что-о? — Инга вскинула голову, прямо-таки
сверкнула на него глазами уже не с тоской, а, пожалуй что, с натуральной
ревностью. — Безо всяких «обаять», понятно?
«Так-так-так, — весело подумал Смолин. —
Классический инстинкт собственницы. Ну, понятно, когда мама меня самое малое на
десяток лет моложе и собою очень даже шармант… Ох, женщины…»
— Ладно, ладно, — сказал он торопливо, притворяясь,
будто и не понял ее подлинных мотивов по природной тупости своей. — Само
собой как-нибудь рассосется. Ты ей только не говори, что я два срока тянул, а
то она вообще в меланхолию впадет и возопит: кого ж ты нашла, доченька?
— Она может, — насупясь, ответила Инга. — Ну
ничего, рассосется. Хотя, конечно… Некоторый трагический оттенок присутствовать
будет… Поехали?
— Сейчас, — сказал Смолин. — Почту гляну.
Он достал почивавший на «беззвучке» телефон и быстренько
просмотрел новости. Звонков не случилось, а сообщение одно-единственное
имелось.
Открыв его, он какое-то время посидел, легонько покусывая
нижнюю губу по старой скверной привычке. Выругался про себя — как будто мало
было в последнее время непоняток, извольте новые, оприходовать…
На телефон ему свалилась незатейливая картинка с обаятельной
черной таксой в красном колпачке Деда Мороза — отправленная Глыбой. Поскольку
ремесло Смолина было чуточку специфическим, они давно уже обговорили нехитрый
код — картинок восемь (и не только с Глыбой такой порядок был заведен, подобные
коды практически невозможно расшифровать и уж тем более использовать в качестве
доказательств по уголовному делу, слава и хвала сотовой связи с ее нешуточными
возможностями для субъектов вроде них…)
Таксодедмороз имел одно-единственное, четко оговоренное
значение: «менты пасут дом». В то, что старый щипач способен напутать по пьянке
или по рассеянности, Смолин не верил ничуточки: не тот, знаете ли, кадр наш
милый дедушка… Значит, именно пасут, именно менты и именно дом. Радости полные
штаны. Теперь, пока едешь, придется голову ломать, чему на сей раз обязаны — и,
конечно, ни хрена не удастся угадать…
Синюю «шестерку» с затонированными «под уголь» стеклами он
увидел издали. Другой машины на улице не имелось. Подъехав ближе, он рассмотрел
совершенно невинные номера: интересно, если это менты, то как их Глыба
вычислил? Чутье у него, конечно, на вечных неприятелей фантастическое, но все
же?
Он медленно проехал мимо, не спеша развернул машину бампером
к воротам, поглядывая сначала в зеркальце заднего вида, а потом краешком глаза
косясь. Ага! Распахнулись сразу две дверцы, обе правые, с сиденья рядом с
водителем вылез какой-то индивидуум в штатском, а с заднего — обмундированный
мент, и оба целеустремленной (однако неспешной) походочкой двинулись прямо
к смолинским воротам. Уже на дальних подступах были звонко облаяны бдительной
Катькой.
Когда притворяться, будто не замечаешь столь решительно
идущих к тебе незваных гостей, было бы просто глупо, Смолин поступил, как и
следовало добропорядочному обывателю, ни в чем предосудительном не замеченному:
не спеша развернулся и уставился на подходивших абсолютно спокойно, без
выражения. Бросил Инге:
— Катьку запри, пожалуйста…
Она посмотрела с тревогой, но ничего не сказала, скрылась во
дворе. Незнакомцы подошли вплотную, тот, что в штатском, уже держал в ладони
нераскрытую ксиву, а тот, что при мундире, просто-напросто встал с безразличным
видом в полушаге от него. Лейтенант всего-то, наверняка прихваченный для
декорации — не самый крутой трюк из их богатого арсенала…
— Гринберг Василий Яковлевич вы будете?
— Аз есмь, — сказал Смолин.
— Вы, это… — дернулся обмундированный, судя по
физиономии ни черта не понявший.
Однако второй вмиг успокоил его коротким многозначительным
взглядом, раскрыл перед Смолиным свою ксиву и подержал достаточно долго.
«Очень мило, — сказал себе Смолин. — Майор,
понимаете ли, Грищук, убойный, знаете ли, отдел, причем, что характерно,
областного ГУВД. Эт-то еще как прикажете понимать? Мы все, вместе взятые,
которое десятилетие за совершенно другими отделами числимся, можно сказать,
спокон веку, отроду не касались тех невеселых дел, какими «убойщики» ведают.
Что еще за новая напасть на мою седую голову?»
— Чем могу? — спросил Смолин без всякого
выпендрежа. Просто обозначил голосом независимость и чистоту перед законом.
— Я веду следствие по делу об убийстве Кондратьева
Алексея Фомича… вы ведь были хорошо знакомы? Вот… Хотелось бы вас допросить в
качестве свидетеля.
