Он прекрасно видел, как в Кокиных глазах зажглась
характерная алчность. Отставные морские волки в их ремесле считались добычей
лакомой. Сплошь и рядом могли приволочь из дальних странствий нечто уникальное
— причем туземный продавец, порой случалось, и сам не представлял ценности
вещички, которую за смешные деньги впарил заезжему европейцу. Примеров хватает,
достаточно вспомнить, как Митя Шубников надыбал старенькую вдову капитана
дальнего плавания и в числе прочего стал обладателем сразу трех гавайских
королевских орденов, за которые серьезные коллекционеры готовы платить чуть ли
не золотом по весу. Ордена, как удалось установить, капитан еще в шестидесятые
приобрел за уморительные центы у филиппинского барахольщика — просто так, по
блажи, красивые показались цацки. Ох, и поимел с них Митя — ордена к тому же
были редких разновидностей…
— Тропинку, конечно, не покажете? — с тонкой,
понимающей улыбкой осведомился Кока.
— Как знать, — сказал Смолин. — Сниму сливки,
может, и покажу.
— Процентик? Готов…
— Да нет, — сказал Смолин. — Выгоднее взять
будущей необременительной услугой в столице…
— Бога ради. Всегда готов.
Смолин весело подумал: что приключилось бы с этим лощеным
хорьком, узнай он, что у собеседника покоятся в заначке сразу семь подлинных,
родных яиц Фаберже? Яиц Последней Пасхи императора? То-то корежило бы…
Интересно, на что мог бы пойти этот субъект ради такого куша?
— Звоните, ежели что.
— Непременно, — кивнул Смолин. — Как там
Слава?
Кока печально улыбнулся, понизил голос:
— Ну, не вполне… Однако могло быть и хуже.
Смолин покивал с понимающим видом, они раскланялись и
разошлись, как в море корабли.
Справа от входа высились стеклянные витрины. Смолин прошел
мимо, не удостоив и взгляда их содержимое — уж посвященные-то прекрасно знали,
откуда выпархивают во множестве там представленные уникальные знаки белых
армий, редкие монеты и прочая, прости господи, галантерея. Качественно
выполнены, отрицать нельзя — но с подлинными рядом не лежали (хотя и
продаются, как доподлинные). Не в одиночестве Маэстро обитает на просторах
нашей родины — да вдобавок поляки нынче шлепают означенные раритеты, как на
конвейере…
Покупателей оказалось немного — две дамочки, явно
иногородние туристки (не покупатели, а поглазеть) разглядывали витрину с
элфэзэшками шестидесятых годов, с провинциальной непосредственностью ужасаясь
четырехзначным ценам и вспоминая наперебой, сколько такого копеечного добра они
переколотили в детстве. Да еще торчал у стенда с копеечными советскими
монетками, навалом лежавшими в картонных коробочках, старый хрен невероятно
интеллигентного облика, с видом крутого знатока ворошил юбилейные рубли, на
иные зачем-то даже в маленькую лупу таращился.
Натуральная блондинка Вероника при виде Смолина ослепительно
улыбнулась. Смолин ей улыбнулся с ненаигранной симпатией. Веронику он всерьез
уважал, талантливая была девочка: на вид стопроцентная кукла Барби без единой
извилины и наивнейшими глазами, а в действительности умнейшее и циническое
создание, с одинаковым мастерством и приобретет уникум за червончик у
лопуха-сдатчика, и впарит фуфло, глазом не моргнув, и просто заставит
раскошелиться случайного «кошелька» на что-нибудь жутко дорогое, пусть даже и
подлинное, но особой антикварной ценности не имеющее. Собственно, она порой на
себе магазин и вытягивала, пока Врубель странствовал в иных реальностях в
компании зеленого пресмыкающегося…
С немым вопросом во взоре Смолин показал через плечо большим
пальцем — туда, где меж высоченными старыми буфетами таилась не сразу и
заметная узенькая дверца.
Вероника поджала губки:
— В вертикали. Пока что…
— Никого?
— Никого.
— Тогда я пошел… — сказал Смолин.
Бочком-бочком протиснулся меж добротно отреставрированными
буфетами, без стука распахнул дверь и оказался в обширном кабинете. Как всегда
у антикваров водится, здесь было в сто раз интереснее, чем в торговом зале,
куда далеко не все выставляют. Витрина со знаками и наградами Третьего рейха
(каковые на виду держать законом запрещено), куча икон, серебро, интересные
картины, а если вон в том шкафу в углу покопаться, то и холоднячок кое-какой
отыщется…
Завидев Смолина, Врубель взмыл из-за стола, раскинул руки и
издал приветственный рев, после чего рухнул назад в кресло, заметно
пошатываясь. В хорошей кондиции пребывал, сразу видно: бумаги сдвинуты кучей на
правую сторону стола, а перед хозяином почти опорожненная бутылка коньяка, надо
полагать, не первая сегодня и уж определенно не последняя. Закуска,
естественно, скуднейшая, как оно обычно и бывает.
— Васька пришел! — возопил Врубель. — Уважаю
Ваську! На весь этот долбаный город нас двое серьезных антикваров, я да ты, да
мы с тобой…
— Уж это точно, Врубель, — серьезно сказал Смолин,
присаживаясь. — Все остальные супротив нас, что плотник супротив столяра,
если не сказать хуже…
— Выпьешь?
— С удовольствием, — сказал Смолин. — Я без
машины сегодня, настроение поганое, отчего ж не выпить…
Схватив пузатую антикварную стопку, Врубель щедро наплескал
в нее коньяку по самые края. Одним махом опрокинув содержимое в рот, Смолин
присмотрелся, выбрал на блюдце нетронутый ломтик ветчины и быстренько его
сжевал. Он умышленно приперся сюда пешком — знал, что Врубель в загуле, а
значит, добрую половину мозгов (если не больше) отключил напрочь. И пьяные с
ним посиделки для пользы дела послужат…
Врубель брякнул на стол увесистый нагрудный знак:
— Что скажешь?
Серебро явное, скорее литой, чем чеканный, дубовые листья,
немаленький венок, череп, кинжал, пронзающий клубок змей… За борьбу с
партизанами, Третий рейх — но что касаемо подлинности…
— А вот хрен его знает, Врубель, — сказал Смолин
именно то, что думал. — Ничего с ним не понятно. С одной стороны,
исполнение поганейшее, с другой, во всех серьезных каталогах уточняется, что
под конец войны блямбы эти делались именно что в паскуднейшем исполнении… Был у
меня такой однажды. И тот, кто мне его продавал, за подлинность не ручался, и
я, продавая потом, ничего не гарантировал… Хрен его маму знает.
— Вот и я так думаю, — глубокомысленно заключил
Врубель. — Ну что там? Парнишку своего отмазал?
— Да вроде.
— Мусора, падлы… Хорошо, что меня не было, а то бы тоже
под раздачу попал…
— Повезло тебе, — сказал Смолин с видом крайнего
простодушия. — Ваше благородие, госпожа удача…
— А я вообще везучий… — Врубель вдруг надолго
замер в странной позе, словно мучительно припоминал что-то, потом дернулся,
расплылся в загадочной улыбке, воздел указательный палец. — Забыл совсем
еще одну штуку тебе показать… Вещь уникальная, возьмешь, не прогадаешь!
