Видно было и отсюда, что телезвездочка млеет от восторга. Ну
да, сенсация получалась хлесткая не только по шантарским меркам: видный
японовед, милицейский произвол, безобидная игрушка в роли грозного холодного
оружия… Если грамотно развивать тему, труженикам камеры с неделю можно
кормиться на сегодняшнем инциденте.
Они медленно двинулись в сторону стоянки машин, Яша
негромко, с большим пафосом сказал:
— Лишний раз убеждаюсь, что мы, евреи, богоизбранный
народ. Любого гоя обведем вокруг пальца.
Смолин покосился на него, громко фыркнул. Яша ответил ему
невиннейшим взглядом — ох, прохвост…
К еврейству Яша, первые тридцать с лишним лет жизни носивший
самую что ни на есть славянскую фамилию Сидоров, отношение имел самое
приблизительное. Еврейской крови в нем имелась ровнехонько одна шестнадцатая,
от прапрабабушки. По израильским законам это вовсе даже и не дает права
человеку числить себя евреем — но израильские законы, во-первых, далеко, а
во-вторых, Яша вовсе и не собирался на землю обетованную. Он просто-напросто,
когда буйствовала перестройка, выкрутил руки чиновничкам паспортного стола,
громогласно требуя восстановить историческую справедливость, то есть вернуть
ему национальную идентификацию. В случае отказа он угрожал едва ли не
вмешательством Цахала, не говоря уж о международной прогрессивной
общественности. Кто такой Цахал, в паспортном столе наверняка и не ведали, но в
тогдашней обстановке полной и законченной шизофрении в антисемиты и
черносотенцы никому не хотелось, — и Яшу в два счета сделали Гольдманом. И
вовсе уж забытым оказался тот факт, что прапрабабушка Гольдман сбежала из дома
и крестилась в православие, чтобы выйти замуж за бравого паровозного машиниста
— тем самым, собственно говоря, из еврейства выпав напрочь.
Яша рассчитал все точно: адвокат с довеском «еврей», что
греха таить, в глазах многих и многих выглядит гораздо предпочтительнее тех
своих коллег по ремеслу, кто таким довеском похвастаться не может. И лет
пятнадцать уж процветал господин Гольдман, благо и законником был хорошим —
даже иные столпы шантарского национал-патриотизма к нему украдкой бегали при
серьезной нужде, а не к расово-чистым единомышленникам.
— Ну да, — сказал Смолин, ухмыляясь. —
Страшная еврейская мафия, Гринберг и Гольдман, одержала очередную победу… Яша,
нынче же садись и твори жалобы. В областное УВД, в управление собственной
безопасности, в прокуратуру. От моего имени, от Извольского. Смотри, чтобы
стиль не совпадал. Прожженный антиквар и возмущенный интеллигент по-разному
изъясняться должны…
— Не учите ученого, ребе Гринберг, — с большим
достоинством изрек Яша. — Все будет в лучшем виде… — он задумчиво
покивал головой. — Итак… Что же мы теперь имеем по результатам погрома,
учиненного гражданином майором? Твоего парнишку отмазали, дело рассыпалось, по
«Фрегату» и «Эльдорадо» дела не возбуждались вообще, Вову Багдасаряна им
пришлось отпустить без возбуждения дела. Как дважды два доказали им, что
контрабанду тут не пришьешь, золото он не из Белоруссии вывозил через границу,
а попросту имел при себе, транзитом пересекая территорию означенной державы…
Лешенька Маевский, несмотря на то, что единственный из всех моими услугами не
воспользовался, тоже отбился… В общем, смело можно сказать, что атака отбита по
всем направлениям. Неплохо, а? Учитывая сегодняшний случай, который майору еще
аукнется…
— Ну конечно, все просто великолепно, — сказал
Смолин с наигранным энтузиазмом. — Вы гений, ребе Гольдман, кто бы
сомневался…
Надежный человек Яшка в профессиональном плане — но и он
знал только то, что ему следовало знать. Обо всем остальном, сопровождавшем
летягинские ужимки и прыжки, Смолин ему ни словечком не обмолвился. Не было
пока что такой необходимости. А потому в глубине души восторгов собрата по
еврейской мафии не разделял. Летягина, в конце концов, если все и дальше пойдет
как планировалось, можно будет из игры исключить насовсем. На него уже и так
поглядывают косо вышестоящие, раздосадованные кое-какими звоночками и беседами.
Черный юмор в том, что со стороны бурная деятельность майора и в самом деле
выглядит бестолковой возней, приносящей конторе одни разочарования и проигрыши.
Он же не может сказать правдочку: мол, я оборотень, я продажный, мне поручено…
Самоубийцей надо быть…
Майора рано или поздно урезонят. Вот только те, кто его
нанял, так и остаются пока в тени, не имеющими лиц и имен привидениями, и
замысел их пока что не угадывается. А значит, расслабляться рано…
— Яша, — сказал Смолин, — уж ты-то в своем
веселом ремесле знаешь всех и вся… Косов Виталий и Борис Музаев — что за типы?
— Да, в принципе, шелупонь, — не раздумывая
отозвался Яша. — Мелочовка. Серьезные люди с ними не связываются. По
грязненьким делам специализируются ребятки. Вроде подпольных абортмахеров в те
времена, когда аборты были запрещены. В приличном обществе не приняты, как говорится…
А что?
— Да так, — сказал Смолин. — Знакомый один с
ними пересекался.
— Скажи, пусть не связываются, — серьезно
предупредил Яша. — Дешевая парочка, о нее пачкаться не надо.
— Так и передам, — кивнул Смолин.
С бегом времени Смолин все больше и больше убеждался: за
всеми непонятками по-настоящему серьезные люди категорически не
просматриваются. В тумане прячется мелочь, шпана, собственно говоря… беда
только, что и эта шпана, как показали последние события, может оказаться
по-настоящему опасной…
И он решился.
— Ты что такой грустный? — жизнерадостно вопросил
Яша. — Поехали в «Какаду», отметим победу?
— Пожалуй, — сказал Смолин. — Только мы не
победу будем отмечать, а поговорим о довольно серьезных делах… Сейчас, подождем
Извольского.
Он включил телефон, посмотрел журнал. Непринятых звонков
насчитывалось только два: от Инги и Шварца. А вот Лешенька Маевский, хотя уж
полтора часа назад должен был закрыть свое заведение и отправиться домой, так и
не позвонил, не озаботился судьбой своей машинки. Логично…
Глава 6
Беседы при ясной луне
Все прошло без сучка, без задоринки. Господин Маевский, мать
его за ногу, бабку его за шкирку и через плетень, ничего не заподозрил до самой
последней минуты. Все время, пока Смолин вел машину по скверно
заасфальтированной дороге (справа — поросший соснами крутой откос, слева —
необозримая россыпь разномастных коттеджей), Леша сидел смирнехонько, время от
времени вступая в разговор со всякими пустяками (и приходилось естественным
тоном поддерживать светскую беседу). Уже совершенно стемнело, джип подпрыгивал
на щербинах в асфальте. Места эти, хоть и справедливо считались советской
Рублевкой, в прошлой жизни были обыкновенным совхозом, а поселившийся здесь
новый люд был все же не настолько крут, чтобы за свой счет асфальтировать пять
километров дороги.
Миновав магазинчик, Смолин, отлично знавший эти места, круто
свернул вправо, врубив дальний свет. Дальше тянулась уже немощеная дорога,
ухабистая колея, поскольку места начались совершенно безлюдные.
