— Мне представляться? — с легкой ноткой сварливости
спросил он с порога.
— Ну что вы, — все так же благодушно отозвался
Летягин. — Господин Гольдман Яков Борисович, адвокат гражданина Смолина и
еще доброй полудюжины граждан, что характерно, проходящих по абсолютно схожим
делам… Столько раз с вами общались, что в представлениях и нужды нет… Ну,
гражданин Смолин… ах, простите, Гринберг…
Яша живо прервал:
— У вас какая-то странная улыбочка была, когда вы
произносили фамилию моего клиента…
— Яков Борисыч… — ухмыльнулся Летягин. — Вот
только антисемитизьмов мне шить не надо на пустом месте. Да и времена сейчас не
те, чтобы такое клепать…
«Вот именно, — подумал Смолин. — К сожалению. В
годочке этак девяносто втором, да и попозже, я бы тебе на шею посадил не менее
полусотни шизанутых правозащитников, каковые, не особенно и заморачиваясь
правдочкой, с утра до вечера глотку бы драли у парадного подъезда, пресекая
злобную антисемитскую выходку распоясавшегося черносотенца в погонах. Уж я бы
им такую лапшу на уши навесил, что тебе икалось бы потом месяц. Золотые были
времена, не ценили мы их…»
— Ах, извините, мне что-то почудилось… — глазом не
моргнув, отозвался Яша.
— Бывает, — спокойно сказал Летягин, взял
авторучку. — Итак… Фамилия, имя, отчество?
Яша безмолвствовал, и Смолин спокойно принялся отвечать:
сухие анкетные данные, рутина…
Покончив с неизбежной увертюрой, Летягин написал ниже
длинную фразу, поставил вопросительный знак. Поднял глаза:
— Гражданин Гринберг, вы задержаны после продажи вами
гражданину Извольскому Павлу Сергеевичу одной единицы холодного оружия, сверток
был вскрыт в присутствии понятых. Вы узнаете данное оружие?
Он показал на обшарпанный стол рядом, где лежала на безбожно
разодранной бумаге катана в темно-синих ножнах, кое-где украшенных
никелированными накладками.
— Я признаю, что именно данный предмет продал
гражданину Извольскому, — сказал Смолин. — Прошу записать в точности
так, как я сказал.
— Ну разумеется, — Летягин быстро писал. —
Предмет… То есть вы признаете факт продажи вами гражданину Извольскому одной
единицы холодного оружия?
— Никакого холодного оружия я не продавал, —
сказал Смолин.
— А как это сочетается с тем, что вы только что
признали проданное вами…
— Проданный мною предмет, — сказал Смолин.
Майор ничего еще не подозревал, он старательно писал. Не
дожидаясь вопросов, громко и четко Смолин начал:
— Несколько дней назад гражданин Извольский попросил
меня приобрести для него какой-нибудь декоративный клинок, чтобы украсить
интерьер квартиры. Желательно с японским уклоном, поскольку гражданин
Извольский является известным нашим шантарским японоведом и соответственно
обставляет свою квартиру. Сегодня утром мною за четыре с половиной тысячи
рублей была приобретена в салоне «Каравелла» декоративная копия японского
офицерского меча времен Второй мировой войны. Данные предметы продаются
совершенно свободно, поскольку холодным оружием не являются. Как человек
предусмотрительный, я на всякий случай сохранил товарный чек и выдаваемый
магазином сертификат, каковые находились у моего адвоката…
Вот тут Летягин вздернул голову. Интересное было у него лицо
— он все расслышал, но еще не мог поверить, как любой, наверное, на его месте.
Смолин лекторским тоном продолжал:
— Данный предмет я продал гражданину Извольскому за
шесть тысяч рублей. Полторы тысячи можно назвать обыкновенной торговой накруткой,
или компенсацией за потраченное время. Гражданин Извольский об этой накрутке
был предупрежден заранее и против нее не возражал. Таким образом, никакого
холодного оружия я никому не продавал, что и прошу занести в протокол.
Он замолчал. Яша, уловив момент, когда должен был вступать в
игру, звонко отщелкнул застежки своего кейса:
— Прошу приобщить к показаниям моего клиента
упоминавшиеся им товарный чек и сертификат, выданный магазином «Каравелла».
Данный магазин расположен на соседней улице, максимум в трех минутах ходьбы
пешком, так что проверить показания моего клиента не составит большой
сложности.
И положил перед Летягиным оба документика. Майор все еще
пребывал в состоянии легкого оцепенения. Осознавал, анализировал, лихорадочно
искал выход — а выхода-то, злорадно подумал Смолин, и нету!
Он ухмыльнулся и произнес наглым, тягучим голосом
классического урки:
— Что ж ты дело шьешь-то, начальничек, на пустом месте?
Летягин смотрел на него ошарашенно, злости в его глазах пока
что не было ни капельки, только осознание проигрыша. Ага, вот именно.
Толстая полярная лисичка пришла…
Смолин усилием воли погасил улыбку. Где-то совсем недалеко
отсюда, никаких сомнений, все еще качал права, возмущался произволом и грозил
жалобой в ООН Пашка Извольский, добрый старый приятель, лет уж пятнадцать
покупавший у Смолина все связанное с Японией. Свой в доску мужик, никакой не
растяпа-интеллигент, всегда готовый в трудную минуту прийти на выручку — в том
числе и подыграть в подобном спектакле…
Приложили они майора мордой в дерьмо — качественно, смачно
впечатали, без единого прокольчика…
И майор, судя по его лицу, это уже прекрасно понял. Ах, с
какой злобной мечтательностью он взирал на Смолина! Во взгляде так и читалось:
эх, противогазик бы, и раз-два по почкам, и прочие удовольствия… Ну что же, чем
ему сейчас неуютнее, тем с большей страстью будет ждать реванша.
«Тяжко тебе, падла, — подумал Смолин со вполне понятным
злорадством. — Будь ты обычным любителем шить липовые дела, плюнул бы,
поматерился, водки хряпнул и пошел искать новый объект… а ты ж у нас нанятой,
тебе, надо полагать, весомую благодарность отваливают — а ее ж отрабатывать
надо…»
Яша — ставший теперь олицетворением терпимости и доброты —
проговорил добрейшим голосом:
— По-моему, самым лучшим в данной ситуации было бы
незамедлительно проверить показания моего клиента, благо магазин будет открыт
еще полтора часа, и ходу до него две минуты. При любых других вариантах
предельно усложняется ситуация…
…Примерно через сорок минут Смолин в сопровождении верного
консильери покидал здание УВД совершенно свободным человеком, жертвой
недоразумения.
Яша подтолкнул его локтем. Смолин посмотрел в ту сторону и
широко улыбнулся. На противоположной стороне проспекта стояла массивная тренога
с телекамерой, к ней приник оператор, а перед камерой помещался Извольский и,
азартно жестикулируя, потрясая бутафорским мечом, что-то живописал смазливой
теледиве. Несомненно, как и было обговорено заранее, метал громы и молнии в
адрес отдельных, с позволения сказать, сотрудников, которые вместо того чтобы
исполнять свой служебный долг, ни с того ни с сего хватают посреди улицы
мирного ученого, волокут в застенок и там долго стращают всякими ужасами,
вынуждая дать ложные показания на честного человека.
