Отобрать у нас клад! Пусть попробует!
Нет уж, клад такое дело: кто его нашел, тот и бери.
Марк Твен
«Приключения Тома Сойера».
Часть первая
Глава 1
Придурок с необитаемого острова
Если присматриваться философски, происходившее определенно
носило некоторые черты семейной идиллии. Чему Смолин не собирался умиляться, он
вообще не помнил, чтобы за последние лет сорок чему-то умилялся… Просто
констатировал факт.
Инга, по-домашнему одетая в простенький халатик, вкалывала
за компьютером вот уже почти час без передышки. Хозяин усадьбы, г-н Смолин, он
же Гринберг, помещался тут же, в мансарде, на диване, под внушительным
штурвалом с неизвестного судна, и рядом с ним на столике (ну антикварка,
конечно, пятидесятые годы) помещался поднос с тарелками, на коих давным-давно
остыл натуральнейший домашний ужин, приготовленный Ингой. Она неплохо готовила,
да что там, отлично готовила девочка, но Смолин ни к чему не прикоснулся.
Сидел, словно тот чукча из анекдота, и думал, как жить дальше. Причем, в
отличие от анекдота, все было весьма даже серьезно.
Куруманская эпопея для него завершилась благополучнейшим
образом. А как иначе? Он ведь не совершил ничего противозаконного, даже улицу
на красный свет не переходил и газеты из чужих почтовых ящиков не крал. Все его
свершения были законопослушны до омерзения. Это в отношении него парочкой
злоумышленников были предприняты действия, подпадающие под разнообразные статьи
Уголовного, а также Гражданского кодексов. Это он оказался классическим терпилой,
а потому во всех казенных бумагах значился как потерпевший, — мелочь, а
приятно, вспоминая прошлые дела и прошлые бумаги, где Смолина именовали
совершенно иначе да вдобавок именно к нему приклеивали статью за статьей…
Как легко догадаться, главное сокровище, из-за которого
полыхнули кровавые страсти (то есть яйца работы Фаберже), еще до приезда
милиции с места действия исчезло, унесенное в квартиру и запрятанное под
кровать. Туда же отправились браунинг (все равно менты конфисковали бы, а так,
засверлив, его и продать можно в два счета), и полдюжины бриллиантов в
старинной аптечной коробочке.
В качестве купеческого клада, из-за которого, понимаете ли,
товарищи начальники, и разгорелись все страсти, Смолин оставил на месте все до
единой золотые монетки, коих, по милицейской описи, оказалось тридцать две
штуки, общим весом двести шестьдесят четыре грамма. Этот клад для того, кто
ведать не ведал о Последней Пасхе, выглядел весьма даже убедительно (особенно
когда Смолин разбросал монеты на чердаке в живописном беспорядке, так что их
казалось еще больше). Для тех, кто в жизни ни единой такой монеткой не
владел, — сокровище чертовски убедительное. Да и официальная рыночная цена
приличная, четверть миллиона рубликов примерно. Нынче и не за такое на преступление
идут…
В общем, никаких таких драгоценных яиц, разумеется, не было.
Смолин живо описал следователю во всех подробностях, как он, обходя и исследуя
свои новые владения, случайно обнаружил тайничок с золотом — а тут и нагрянули
поочередно два родных братца: один, крыса музейная, в каких-то траченных мышами
бумагах выкопал упоминание об этом кладе (сам признался), а второй,
соответственно, был поначалу взят в долю, но обманут брательником и оттого
жестоко расправился с означенным, не питая священного трепета перед кровным
родством. Одним словом, Смолин ничего не придумывал и не извращал. Он
просто-напросто не сказал всей правды, только и делов… Но по реакции следака
видел, что того и эта версия вполне убеждает: убедительно выглядели золотые,
разложенные в четыре аккуратных рядочка на газете, на обшарпанном столе в
кабинетике куруманской ментовки: российские червонцы и пятерки с
постно-благостной рожей незадачливого последнего императора, немецкие марки с
кайзером бородатым и кайзером усатым; персидские туманы, на которых красовался
Шир-о-хоршид, озаренный солнцем лев с саблей в лапе; разнообразные
австро-венгерские денежки и даже один-единственный великобританский соверен с
королевой Викторией и поражающим гнусного дракона всадником…
Это выглядело крайне убедительно. Особенно для Курумана с
его провинциальными ценами и захолустной простотой…
Во всей этой истории Смолин абсолютно ничем не рисковал.
Золотишко ему и так должны были вскоре вернуть, все до единой монетки; старый
закон о кладах давным-давно отменен, теперь единоличным собственником является
владелец земли или дома, и сдавать клад государству более не предписывается.
Татарин, ручаться можно, об изделиях Фаберже ни словечком не
упомянет. И потому, что по свойственному человеку оптимизму до последнего будет
надеяться, что каким-то чудом все же сумеет до сокровищ добраться. И потому,
что прекрасно понимает: даже если правдочка о яйцах каким-то чудом всплывет на
свет божий, их юридически полноправным владельцем по тому же закону будет
опять-таки Смолин В. Я. Ну а если учесть, что старина Татарин
действительно жутко накосячил, есть обоснованные подозрения, что за решеткой он
не заживется, в самом скором времени помрет неведомо почему, если уже не помер…
Единственная заноза во всей этой истории — провинциальный
интеллигент, крыса музейная, сиречь Николай Петрович Евтеев, одержимый
алчностью кладоискатель… и, следует признать, человек отнюдь не провинциального
интеллекта…
Крепок оказался скромный труженик музейного фронта. Кто б
мог подумать. А на вид — соплей перешибешь… Короче говоря, когда примчался
вызванный звонком Инги милицейский наряд, оказалось, что музейщик не холодным
жмуриком лежит, а проявляет слабые признаки жизни. Как выражался кто-то из
героев «Трех мушкетеров» — у вашего приятеля душа гвоздями прибита к телу. Ну,
«Скорая», конечно, реанимация… В настоящий момент Евтеев в себя еще не пришел,
на окружающее не реагировал, но и помирать отказывался категорически, врачи
твердили, что есть надежда…
А впрочем… Колюнчик тоже не так глуп, чтобы хоть словечком
заикаться о яйцах. Наверняка промолчит, обуреваемый той же бешеной надеждой. И
будет молчать, пока считает, что у него есть дохленький, но шанс когда-нибудь
до сокровища добраться. Вообще-то против него по заявлению Смолина с Ингой
возбуждено, ясен пень, уголовное дело, но статьи безусловно не те, что у
Татарина, дохленькие статьишки, если рассудить. Ну, имел огнестрельное оружие.
Ну, пугал им Смолина. Чуть оклемавшись, будет ныть о «сильном душевном
волнении» и прочих состояниях аффекта. Репутация законопослушного гражданина
крайне интеллигентной профессии, знакомые и сослуживцы сочувствовать будут
скромному научному сотруднику, у которого однажды сорвало башню,
ходатайствовать пойдут… В общем, как трезво прикидывал Смолин, у Колюнчика есть
все шансы отделаться мелким условным сроком, благо он в некотором роде и сам
потерпевший по другому делу, жертва родного братца-уркагана, который чуть
нашего Колюнчика до смерти не зарезал…
При таком раскладе, прикидывал Смолин, в будущем безусловно
следует опасаться каких-то трений. Но будут они наверняка мелкими: оставшийся в
одиночестве Евтеев Смолину, в общем, не опасен. Второго такого братца у него не
сыщется, а та предивинская шпана шпаной и останется. Нет, не этим ему
доставлять серьезные хлопоты, и не в Шантарске. Перемелется, точно…
