Привычным движением Сабинин сунул руку под пиджак, зорко
сторожа их движения.
И опоздал.
Справа от него дважды ударил браунинг – негромко, хлестко.
Клаус, подломившись в коленках, грянулся на доски так, словно уронили с высоты
мешок с зерном. Нож отлетел в сторону, и Сабинин, вскочив, не теряя времени,
отбросил его ногой под стол. Взял на прицел оставшихся, оторопело застывших в
проеме.
Клаус, громко шипя сквозь зубы от боли и обеими руками ухватившись
за правую ногу, корчился на полу. Как ни странно, он не орал в голос, хотя ему
было, несомненно, больно, – битый волк, надо полагать, даже в таком
положении не хотел лишнего шума…
– Ну что, гротескная пародия на анархистов? – без
всякого волнения сказала Надя. – Продолжим теоретический диспут?
– Не надо… – пропыхтел Клаус. – Извиненьица
просим, кто ж знал… Словами можно было объяснить, политики вы ср… – И
замолчал, справедливо опасаясь ожесточить еще более своего хорошо вооруженного
противника.
– Считаю до десяти, – хладнокровно сказала
Надя. – Если на счете «одиннадцать» ваши морды еще будут маячить в
пределах видимости, гробовщикам работы прибавится… Ну?
Двое, двигаясь невероятно проворно и ловко, подхватили
стонавшего Клауса под мышки и, несмотря на его немаленький вес, прямо-таки
бегом кинулись по дорожке со своей глухо охавшей ношей. Воцарилась победная
тишина.
Сабинин задержал ее руку, когда она прятала пистолет в
сумочку, – ага, браунинг первый номер, гораздо легче того, что носил он,
но все же весивший фунта полтора. Игрушка не из категории дамских…
– Пожалуй, нужно уходить, – спокойно сказала
Надя. – Ночью, в тишине, выстрел далеко слышно. Еще нагрянет какой-нибудь
ретивый патруль, объясняйся потом… Вторую бутылку не забудь, мы ее так и не
распечатали, к чему добру пропадать?
– Куда теперь? – в некоторой растерянности спросил
Сабинин.
Надя подошла к нему, пару секунд всматривалась в лицо, потом
порывисто подняла руки, закинула ему на шею, прижалась и крепко поцеловала в
губы. Отстранилась, шепнула на ухо:
– Я прекрасно знакома с твоим пансионатом. Входная
дверь там по известным соображениям никогда не запирается на ночь, а
подглядывать за соседями по тем же обстоятельствам не принято… Не в мой же
респектабельный «Савой» ехать посреди ночи?!
…Он имел все основания быть довольным собой, лежа в сладкой
усталости и лениво пуская дым. Молодая красавица, о которой наверняка нескромно
мечтали едва ли не все сталкивавшиеся с ней на улице мужчины, прильнула к его
плечу, засыпав лицо волною распущенных волос, – в полной его власти после
всего, что позволяла этой ночью, покорная и пригревшаяся, отдававшаяся
беззаветно и пылко… отчего же на душе скребли кошки?
Да исключительно оттого, что какая-то частичка сознания так
и осталась свободна от романтических чувств…
И оттого, что очень многое пока что не решено.
– Ты не заснул? – прошептала в ухо Надя.
– Нет, – сказал Сабинин. – Мне хорошо. Понять
бы еще, зачем я тебе…
– Ох, Коленька, ты способен даже из нежного создания
сделать записную суфражистку… Вот если бы т ы проявил инициативу, тебе,
уверена, и в голову бы не пришло терзаться сейчас подобными вопросами… Мне тоже
хорошо, вот тебе и весь ответ. Устраивает?
Он кивнул, поглаживая ее по щеке. Длинная прямоугольная
полоса лунного света лежала на полу, упираясь в дверь, стояла тишина – даже
если кто-то, помимо них, и не спал, толстенные кирпичные стены старинного
здания не пропускали ни единого звука – и на столе загадочно посверкивало в
бутылке недопитое шампанское.
– Тебе надо будет как-то уйти к утру…
– Милый Коля, ты уже заботишься о моей
репутации… – Надя, едва прикасаясь, погладила его шею кончиками
пальцев. – Уверяю тебя, в такой заботе нет нужды. Утром я преспокойно
отсюда выйду через парадный ход, сяду на извозчика и поеду в «Савой» – и меня
совершенно не волнует, что будут думать эти российские гавроши, из которых
здесь пытаются сделать бомбистов. Чует мое сердце, что я снова тебя шокировала,
но ничего не могу с собой поделать… Коленька, знаешь, чем ты меня буквальным
образом пленяешь? Тем, что так ни разу и не попытался нести чушь насчет
внезапно вспыхнувшей в твоем сердце пламенной любви. Поверни голову, милый, я
тебя поцелую, а то постель ужасно узкая, если стану ворочаться, еще на пол
упаду… Вот так. В самом деле, милый, в тебе нет фальши, а женщины это ценили и
будут ценить. Я тебя не разочаровала?
– Ты великолепная, – сказал Сабинин. – И
непонятная.
– Ну, такова уж женская душа, – тихонько
засмеялась Надя. – Насквозь непонятная. А за «великолепную» – спасибо, вот
и сейчас нет фальши. В общем, ты на меня в чем-то ужасно похож, ты тоже
относишься к жизни естественно и просто. Как это ты тогда говорил? «Жизнь –
мазурка»?
– Это не я говорил, – поправил он
машинально. – Это – ротмистр Извеков…
И по какому-то неисповедимому зигзагу мышления явственно
увидел перед собой запрокинутое белое лицо ротмистра Извекова, убитого
бунтовщиками на станции, чье название он так и не узнал, увидел пятна крови на
снегу – темно-алые, ноздреватые, объемные! – и направленные ему в грудь
дула ружей, и вылетевших из-за крайних деревьев конных казаков, с разбойничьим
посвистом и гиканьем крутивших клинки над головой… Врете, все это, все было не
напрасно! И наши выстрелы, и выстрелы в нас, и все погибшие…
– Ах да, это я сама упоминала, что жизнь наша
чрезвычайно похожа на мазурку… – вспомнила Надя. – Как думаешь? Задан
некий музыкальный ритм, но всякий может выкаблучивать ногами на свой лад…
– Вот это верно, – сказал Сабинин, осторожно
пропуская руку под ее плечи. – Хотя и в танго, думается мне, есть своя
прелесть…
Глава 9
Моnsieur decore
Что бы там ни было вечером и особенно ночью, но сейчас рядом
с ним шла молодая респектабельная дама, строгая и совершенно недоступная на
вид. Поскольку стоял уже белый день и публики на улице хватало, прощание
получилось абсолютно невинным, ни в малейшей степени не выходившим за рамки
светских приличий: Сабинин галантно поцеловал ей ручку, помог подняться на
ступеньку экипажа, извозчик подстегнул лошадь – а Надя, разумеется, так и
не оглянулась.
Проводив взглядом пролетку, Сабинин повернулся к старому
Обердорфу, давно ставшему верным factotum,
[25]
забрал у него
письмо и открытку и, притворившись, будто не заметил ухарского подмигиванья
ветерана, направился к кафе пана Ксаверия. Расположившись за свободным
столиком, едва подавил зевок – спать этой ночью почти что и не пришлось, а
день, как всегда, обещал быть насыщенным событиями.
В этом он лишний раз убедился, распечатав и пробежав глазами
новое письмецо от тетушки Лотты… Небрежно бросив его на стол, в ответ на
вопросительный взгляд официанта Яна распорядился:
