Мужчина в халате с вепрями взглянул через плечо и тихо вздохнул, так как резкое движение причинило ему боль.
– Это ты, Талигхилл? Храррип говорил мне, что вы ходили на рынок. Каково там, в столице? Так же прохладно, как здесь?
Принц удивленно развел руками:
– Домаб, там так же жарко, как здесь.
– Разумеется, – кивнул управитель соглашаясь. – Разумеется, вам, молодым, жарко. А я вот, видишь, даже позволил себе маленькое самоволие и растопил камин – мерзну.
– Домаб… – Талигхиллу очень захотелось дернуть себя за ус или потеребить бахромчатый конец пояса, но он сдержался. – Сегодня утром я был резок с тобой – и совершенно не имел на то оснований. Когда умерла мать, ты заменил мне и ее, и отца, воспитывая меня и помогая мне… Демон! Я не умею говорить красиво, я просто хочу сказать, что не должен был срываться сегодня утром! – принц вздохнул: – Ну вот, я снова сорвался. Это все проклятая жара. Знаешь, ведь я даже не помню, по какому поводу, собственно, накричал на тебя.
– Садись. – Домаб указал на кресло рядом с собой. – Я напомню тебе.
– Я не думаю, что…
– Мы говорили о снах, Талигхилл. – Управитель посмотрел прямо в лицо этому тридцатилетнему мужчине, которому рано или поздно предстояло стать правителем страны. Другие трепетали под взглядом Пресветлого, но Домаб уже привык к этим излишне бесстрастным, словно неживым глазам. И он привык говорить принцу ту правду, которой тот не хотел слышать. – Речь шла о снах. Твоих вещих снах. Я спросил, не приснилось ли тебе сегодня ночью что-нибудь подобное – слишком уж мрачным было твое лицо. А ты стал утверждать, что тебе никогда ничего подобного не снится. Ты взрослый мужчина, Талигхилл. Пора посмотреть правде в глаза: Пресветлые – не просто династия правителей. Каждый из… вас обладает теми или иными Божественными способностями, дарованными свыше
– Домаб, подожди. – Принц поднял руку, словно желая оградиться от этих слов. – Я знаю про способности. Это что-то связанное с наследственностью, но – демон! – не нужно говорить о Богах.
Управитель тяжело вздохнул и покачал головой.
– Ты столь же упрям, как и раньше. Боюсь, даже мне тебя не переубедить. Жаль. Жаль, потому что лучше бы переубедил я, чем жизнь. А уж она-то рано или поздно примется за тебя.
– С жизнью я как-нибудь разберусь, – натянуто улыбнулся Талигхилл.
– Дай-то Боги, – снова покачал головой Домаб. – А что это у тебя в руке?
– Это? – переспросил принц. – Подарок. Я решил, что одних извинений будет недостаточно, и выбрал вот это.
Он стал разворачивать сверток. Домаб наблюдал, и по мере того, как статуэтка освобождалась от бумаги, на губах его все явственнее проступала легкая ироничная улыбка.
– Как ты думаешь, кто это? – поинтересовался управитель
– Мудрец, наверное. – Талигхилл повертел в руках свой подарок. – А что?
– Да нет, ничего особенного, – улыбнулся Домаб. – Просто это изваяние Бога Мудрости Оаль-Зиира. Удивительное совпадение, не правда ли?
Принц не нашел что ответить.
Так вот почему она казалась знакомой!
– Кстати, – заметил он, – чуть было не забыл. Сегодня на рынке мне удалось купить удивительную игру, которая называется махтас. Представь… – И он стал пересказывать все, что произошло с ним сегодня в городе.
– Интересно будет взглянуть, – согласился Домаб. – Ну что же, – сказал он, поднимаясь, – большое спасибо за подарок; и за слова добрые – тоже спасибо. Пойду поставлю его куда-нибудь, где он будет чувствовать себя хорошо. – Управитель улыбнулся, но улыбка тотчас покинула его лицо. – Но мне все-таки кажется, что сегодня у тебя был вещий сон. Не знаю… – Он постоял, опустив взор книзу и рассеянно двигая губами. – Не знаю почему, но мне хочется предостеречь тебя от чего-то – одни Боги ведают от чего. Наверное, обитая бок о бок с вами, Пресветлыми, поневоле получаешь частицу вашего Божественного дара. И холод этот опять же… Пойду, – вымолвил он наконец. – Но если захочешь поговорить со мной – буди даже посреди ночи, буди, когда пожелаешь.
– Хорошо, Домаб, – пообещал Талигхилл. – Обязательно.
Управитель ушел, унося с собой фигурку Оаль-Зиира, а принц отодвинулся от огня и задумчиво посмотрел на листы оберточной бумаги, разбросанные по полу. Я уже взрослый человек, а этот мужчина заставляет меня почувствовать себя несмышленым мальчишкой. Пожалуй, стоит пересмотреть свое отношение к нему.
Он думал так уже много раз, но все оставалось по-прежнему. И останется, наверное, еще на очень долгий срок.
Принц поднялся с кресла – он только сейчас почувствовал, что очень голоден. Ведь он даже еще не обедал!
Талигхилл вызвал слуг и велел накрывать на стол, а сам вышел на веранду и, облокотясь на ограждение, слушал нарастающий стрекот цикад. В парке похолодало, пускай и не сильно. Принц поплотнее запахнул халат и с досадой подумал, что все равно станет ворочаться ночью с боку на бок, изнывая от духоты. Вспомнил было о наложнице, но тут же поморщился: слишком жарко, да и сонный он сегодня какой-то – не стоит. На самом-то деле ты боишься, что она услышит твое бормотание и перескажет Домабу. Что ты станешь шептать во сне на сей раз? Вероятно, что-нибудь о черных лепестках, прилипших к твоим туфлям.
– Все готово, господин, – сообщили за его спиной. – Извольте ужинать.
– Изволю. Уже иду.
Принц с аппетитом принялся за еду и был искренне рад, что та хоть ненадолго отвлекла его от тягостных мыслей. Но рано или поздно все заканчивается, и Пресветлый направился в спальню, уже заранее предчувствуя то, что ожидало его в снах.
Фигурка Оаль-Зиира стояла на небольшом мраморном постаменте перед той лестницей, что вела на второй этаж, в покои Талигхилла. Принц не сомневался, что местоположение для статуэтки выбрано Домабом намеренно. И ведь не потребуешь, чтобы переставил, – обидится.
Принц миновал уже половину лестницы, когда что-то заставило его посмотреть вниз, на свои туфли – к правой прилип черный овальный листок. Наверное, прицепился, когда Талигхилл стоял на веранде. Принц вздрогнул и наклонился, чтобы содрать его и швырнуть подальше. Некоторое время Пресветлый наблюдал, как листок, медленно кружась, падал на ковер гостиной; потом продолжил свое восхождение.
Он вошел в спальню и сел на кровать, уставясь прямо перед собой невидящим взором. Потом лег на покрывала и погасил светильники. И уснул.
В снах его, разумеется, поджидали черные лепестки.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Тишина вокруг меня буквально взорвалась разноголосым гамом – все спешили поделиться впечатлениями от первого повествования. Я, между прочим, тоже.
– Боги, как жарко! У вас нет чего-нибудь попить?
– Эти лепестки. И голоса. Они же говорили на древнеашэдгунском! Я же не знаю древнеашэдгунского, разве только чуть-чуть, в пределах школьной программы! Но я понимал все, что говорил Талигхилл!
