– А башни тогда зачем? – спросил Джулах. – Ведь их тоже, как рассказывают, строили Боги.
– Коронованный вроде как питает башни своей силой… – Тысячник задумчиво покусал ус. – Не знаю, этого в легенде не было.
Жрец молчал. Обхад решил, что тот задремал: после долгой дороги и той работы, которую они здесь проделали, неудивительно. Ну что же, пускай.
Тысячник поднялся и подошел к внешним зубцам каменной короны, чтобы посмотреть на башни и ущелье. Но стоило ему лишь взглянуть вниз, как воин с приглушенным вскриком отшатнулся. Сутулая фигура у костра тотчас вскинулась.
– Что?!
– Хумины. Там, у входа в ущелье. Кажется, собираются разбить лагерь. Входить, наверное, будут завтра.
Джулах приблизился к краю площадки и тоже посмотрел вниз, куда показывал чуть дрожащей рукой его спутник.
– Значит, началось, – констатировал жрец.
– Началось, – согласился Обхад
Он помолчал.
Потом небрежно бросил:
– Ну, если хочешь, иди поспи, я останусь сегодня на страже в первую половину ночи Все равно не усну.
Конечно, он лгал. Настоящий воин может заснуть в любой ситуации; когда ты в осаде или когда осаждаешь – все равно – время для отдыха не выбирают. Обхад лгал. Просто он хотел, чтобы его помощник сейчас ушел спать, – тысячнику нужно было поразмышлять, и он предпочел бы делать это в одиночестве.
Джулах послушно кивнул и отправился в шалаш, а Обхад так и остался стоять у края, наблюдая за огнями вражеского войска и не замечая, что ночной ветер швыряет прямо в глаза пряди седеюших вотос
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
– Если так пойдет и дальше, мы отсюда не выберемся и через год, – флегматично заметил Данкэн.
Молодой человек в очках согласно блеснул ими, но промолчал, отягощенный сознанием собственной юности (он был самым молодым среди нас). Мне, признаться, было сейчас все равно. Вряд ли слова журналиста что-нибудь изменят. К тому же меня очень интересовало поведение Мугида. Вернее, даже не столько интересовало, сколько настораживало. Когда такие люди – властные, уверенные в себе, спокойные от этой уверенности, сильные, – короче, когда такие люди, как наш повествователь, начинают раздумывать, сомневаться и прочая, прочая, я, лично я, чувствую, что под ногами горит земля. И когда у меня нет возможности покинуть эту землю, остается только внимательно, очень внимательно следить за «сомневающейся скалой», дабы выяснить, что же привело ее в такое неустойчивое состояние.
– Да, – тем временем у Данкэна появилась небольшая группа поддержки – в лице четы Валхирров, – да, господин Мугид, когда же наконец уберут камень?
Журналист растерянно крякнул, поскольку его риторический вопрос был несколько другого плана.
Повествователь вздохнул и покивал головой:
– Да-да, я согласен с вами, господа внимающие. Вопиющая безалаберность со стороны службы ремонтных работ ни в коем случае не останется безнаказанной. Но поскольку у нас впереди еще несколько повествований, то я бы на вашем месте не беспокоился так сильно. К тому времени, когда мы закончим, камня у дверей, уверен, уже не будет.
– А когда мы закончим? – повторил свой вопрос Данкэн, на сей раз – в несколько упрощенной форме.
Мугид ответил ему прежним бесстрастным взглядом, позволив лишь чуть-чуть вспыхнуть искорке иронии (но я ее заметил, и, кажется, Данкэн – тоже):
– Видите ли, господин журналист, мне очень сложно назвать вам точную дату. Существуют обстоятельства, которые мы не можем учитывать, например всякого рода непредвиденные случаи расстройства здоровья, как это уже было с госпожой Карной (простите, сударыня, что напоминаю об этом лишний раз). Другими словами…
– Я понял, господин повествователь. Можете не продолжать. Благодарю вас за исчерпывающий ответ. Мугид развел руками и поклонился:
– Сожалею.
– Не стоит, – отмахнулся Данкэн. – Не стоит.
Мы начали вставать и потихоньку расходиться кто куда. Как выяснилось, был ранний вечер, и оставалось время… на что? Я вот, например, собирался как следует перекусить и заняться «Феноменом». А то еще таинственные слуги «Башни» обнаружат пропажу фолианта и кинутся отбирать. Я представил себе картину «отбора» и хмыкнул: получилось впечатляюще. Трое – пятеро людей в древних костюмах вцепились в книгу с одной стороны, я – с другой, а на заднем плане, прячась за спинами слуг, мечется Мугид и, размахивая руками, вопит: «Осторожнее, не повредите» – имеется в виду, конечно, книга, а не я.
Кстати, о книгах. Если уж господину повествователю и стоит беспокоиться, то вовсе не о «Феномене», который лежит у меня в комнате в целости и сохранности. Лучше б задумался о судьбе плесневелого фолианта, который я вышвырнул вместе с другой рухлядью, когда выбирался с того загадочного этажа. И куда это расторопные слуги могли выбросить все вещи? Он ведь, бедняга, обыскался, изнервничался, а найти не смог. Вроде бы они мусор не отправляют прямо из окон «Башни», хотя в тяжелых осадных условиях и не такое возможно. Хватило бы припасов. И еще Обхад – главное, чтобы он вовремя сориентировался и подал знак, иначе нам всем…
Минуточку! Откуда я знаю, что именно Обхад послан Армахогом…
Я потряс головой и громко, отчетливо выругался. Эхо неуклюже подхватило непривычные для него слова и потащило по коридору, цепляя за гобелены и электрические факелы.
Мне стало страшно.
/«Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят сума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?»/
Так говорил мне Данкэн в день приезда сюда. Тогда эти слова не произвели на меня сильного впечатления, но сейчас, когда разум, мой разум, выдал ту чушь про Обхада, я готов был… Я еще не знал, на что готов. Но был уверен в одном: нужно выбираться отсюда, и как можно скорее.
Но это невозможно, приятель. Ты заперт – вы все заперты в «Башне» до тех пор, пока господа спасатели не соизволят явиться и убрать камень. А до тех пор… Два дня назад, помнится, у меня уже было такое. В тот раз я списал все на сонный бред, но сейчас ведь я не спал!
В горле появился острый першащий комок, захотелось чего-нибудь выпить. К людям, к людям, скорее к людям. Пускай даже мне попадется зануда Чрагэн, пускай Данкэн жужжит над моими обоими ушами, пускай… что угодно, лишь бы забыть, стереть это ощущение повторяемости происходящего!
Но в Большом зале уже (или – еще?) никого не было. Налив себе из кувшина какой-то сладко-кислой гадости, я махом выпил ее и скривился: тблько хуже стало. Наверное, это субъективное, наверное, это скоро пройдет. Но это не проходило, Это, как волна, плескалось о сознание, и, хотя амплитуда колебаний проклятой волны затихала, я знал, что она опять начнет раскачиваться, стоит лишь дать толчок. А таким толчком будет повествование. Отказаться? Да, это будет лучший выход – денек посидеть в комнате, почитать книгу.
