– Вот! – заявил торговец, указывая пальцем на какую-то едва различимую строку. – «На одной клеточке может стоять более одной фигуры в случае: А – если происходит сражение по правилу сто семнадцатому (см. выше), Б – если командиры обмениваются войсками или же…»
– Минуточку, – прервал его Талигхилл. – Мне хотелось бы услышать более общие правила. Об исключениях мы поговорим потом – когда.. если я пожелаю купить эту игру.
– Разумеется, господин – Раф-аль-Мон поднял кверху обе руки, из-за чего пергамент стал потихоньку сползать с его худощавых колен. – Разумеется, все как вы пожелаете. – Старик ловко подхватил пергамент и переложил его на игровое поле. – Итак, на чем же мы остановились? – Он погладил седую бороду и продолжал: – Да, на боевых единицах. Как видите, они разные. Как и в жизни, в махтасе имеются и простые солдаты, и военачальники, крепости, боевые звери и многое другое. Согласно правилам, боевые единицы взаимодействуют друг с другом, стремясь к одному: уничтожить противника и занять все крепости. В махтас можно играть как с одним или несколькими живыми людьми, так и самому с собой. Конечно же интереснее сражаться с кем-то, но иногда полезно оттачивать мастерство именно в поединках с самим собой. Если станете покупать, я обещаю сыграть с вами несколько раз, дабы вживую объяснить правила и помочь понять, что к чему.
– И сколько же стоит эта игра? – бесстрастно произнес принц.
Он догадывался, что сумма, которую назовет Раф-аль-Мон, ему не понравится, а еще меньше она понравится дворцовым казначеям; но также он догадывался о том, что купит махтас, сколько бы тот ни стоил. Кажется, Талигхилл отыскал то единственное лекарство, которое способно излечить его от невыносимой скуки.
Раф-аль-Мон назвал цену. Принц сокрушенно покачал головой и начал торговаться. Впрочем, даже после долгих и упорных переговоров сумма все равно осталась немыслимой, лишь чуть-чуть приблизившись к приемлемой. Тем не менее Талигхилл сказал, что покупает махтас. Раф-аль-Мон поклонился, скрывая появившуюся на устах ухмылку, и спросил, когда игру доставить во дворец.
Не во дворец, а в усадьбу, поправил Талигхилл, и чтоб доставил лично Раф-аль-Мон; заодно и играть поучит, и расписку на выплату денег получит. Торговец как-то незаметно проглотил ухмылку и спросил, когда же являться.
– А зачем тянуть? – сказал Пресветлый. – Завтра утром и являйся.
Торговец заверил, что да, непременно; принц принял заверения и встал с кресла – пора было возвращаться в усадьбу. Он с сожалением поглядел на доску с фигурками, кивнул телохранителям и пошел к выходу из шатра. «Парни» Раф-аль-Мона проводили покупателя почтительными взорами. Не глядя на них, принц покинул шатер и забрался в паланкин.
Коктару он только молвил: «К выходу» – и весь оставшийся путь провел в молчании, опустив занавеску и невидящим взглядом скользя по подушкам в такт покачиваниям.
У границы рынка с остальными районами города проводник остановился и выжидающе посмотрел на паланкин. Принц поначалу даже не понял, почему возникла задержка, выглянул из-за занавески, поморщился и велел Джергилу расплатиться. Коктар благодарно кивнул – совсем не так подобострастно, как раньше, – и исчез в людской толпе.
– Куда теперь, господин? – поинтересовался телохранитель.
– В усадьбу.
Носильщики пустились в обратный путь, а он покачивался на подушках и думал об игре. Возможно, махтас поможет разогнать скуку, пока не вернется отец. А потом – на север, как можно дальше в горы, в какой-нибудь охотничий домик, просыпаться с рассветом, скакать по склонам и стрелять в горных козлов; выслеживать барсов, купаться в студеных ручьях – все, что угодно, только бы избавиться от этой сводящей с ума жары.
/И снов/
Да, и снов. Хотя от них-то не скрыться даже в горах.
Разумеется, покачивания привели к тому, что Талигхилл снова заснул. А иначе и быть не могло. Не ломать же себе голову над тем, что значили те черные лепестки на туфлях…
Скорбь. Великая скорбь и великие заботы. Лепестки липнут к подошвам, и их не стряхнуть. Это же сон. Это же просто сон! Но скорбь здесь все равно чувствуется, как наяву. Она переполняет душу, и Талигхилла трясет от нахлынувших чувств. Трясет. Проклятые лепестки!
– Вставайте, Пресветлый. Мы уже вернулись. – Это, разумеется, Джергил. Странно все-таки, как может наш разум преобразовывать внешние раздражители в сновидческие образы.
Талигхилл потер висок, удивляясь этой чужой мысли, потом посмотрел поверх плеча телохранителя и увидел сереющее небо. Приближался вечер. В саду уже раздавались одиночные трели цикад; очень скоро они сольются в общий стрекот, приветствуя бледный лик луны. Если ты не хочешь поднимать Домаба с постели, чтобы извиниться перед ним, – стоит поспешить.
Вынув из специального отделения сверток, принц зашагал к дому. Позади слуги похрустывали разноцветными камешками на дорожке, унося паланкин. Храррип и Джергил, наверное, отправились на кухню промочить горло. Талигхилл понимал их и сам с удовольствием занялся бы тем же, но прежде всего следовало покончить с досадным недоразумением, случившимся сегодня утром.
Он поднялся по низеньким широким ступенькам на крыльцо и потянул за металлическое кольцо, открывая массивную створку двери.
Талигхилл вошел в зал с высоким потолком и многочисленными украшениями на стенах: шкурами и головами убитых на охоте диких зверей, оружием, гобеленами и многим другим. Здесь горели свечи, а в дальнем углу трещали в камине дрова – как будто и так вокруг не было невыносимо жарко! Широкая, покрытая богатым ковром лестница вела на второй этаж – в комнаты, которые занимал принц. Там же, наверху, иногда останавливался отец или подобные ему высокопоставленные особы, когда наведывались в усадьбу. Была там и комната покойной матери – в ней единственной всегда жила пустота и ничего не менялось с того трагичного дня, когда Пресветлая умерла; только слуги ежедневно чистили ковры и сметали пыль с мебели. А на первом этаже размещались кабинеты отца и самого Талигхилла, хозяйственные помещения, комнаты слуг и, разумеется, столовая, гостиная и музей. Сейчас Пресветлый стоял в гостиной и прикидывал, где следует искать Домаба. Статуэтка, завернутая в шершавую бумагу, оттягивала руку, и принц положил ее на ближайший столик.
В это время дверь справа раскрылась и в комнату вошел низенький лысеющий мужчина преклонного возраста, в аккуратном, но небогатом халате с вышитыми по краям вепрями. Не замечая Талигхилла, он подошел к потрескивающему камину и устало опустился в кресло перед огнем, протянув к пламени ноги в мягких туфлях. Так он сидел некоторое время, изредка вздыхая и подбрасывая щипцами выпадающие угольки обратно в огонь. Талигхилл же стоял на прежнем месте и никак не решался заговорить.
Наконец он все-таки поднял со столика сверток и направился к мужчине в кресле, нарочито шумно ступая по коврам. Ковры, разумеется, не обращали на это никакого внимания и делали то, что им и положено: смягчали шаги до полной беззвучности.
– Домаб… – Талигхилл надеялся, что в его голосе не слышно той нерешительности, что была сейчас в сердце.
