Гунмель протиснулся в отверстие, наполовину присыпанное каменной крошкой, обернулся и махнул им рукой:
— Давайте за мной.
Скарр, а потом и Ренкр опустились на четвереньки и поползли — настолько узким был этот ход. Но лучше такой, чем…
Снаружи снова загрохотали камни, что-то с треском ударило, внутри стало темно.
Долинщик оглянулся. Сзади, там, где раньше серело скорчившееся в агонии небо, сейчас светлел только тоненький овал, опоясывающий камень, который заткнул вход в тоннель. В общем-то, чего-то подобного и следовало ожидать. И теперь оставалось надеяться, что мастера выведут их отсюда.
Сирэм на случившееся отреагировал спокойно.
— Ничего, выйдем, — успокоил он.
И добавил тихо:
— Если ничего не изменилось.
Ползти по этой норе оказалось не так-то просто, особенно мешали недостаток воздуха и страх, что они, может, навсегда заперты в этом подгорном ходе.
Иногда Ренкру казалось, что они ползут по кругу — и будут делать это вечно. Тогда он прижимался ободранной щекой к камню и вспоминал Вальрона. «Это твое предпоследнее дело». Значит, появится и последнее, значит…
Свой дорожный мешок он потерял еще во время дикой скачки по камням — в отличие от Скарра, который волок за собой полупустую полотняную тушку. Мастера утверждали, что еды в ней должно хватить до тех пор, пока они не попадут в вертикаль.
При упоминании о вертикали горгули мрачнели, особенно Сирэм. Он лучше своего молодого спутника знал, что сотрясения Горы не могли на сказаться на ее жизни.
Спустя примерно сутки ход стал расширяться, а скоро все четверо оказались в вертик… Нет, это не было, не могло быть вертикалью!
На месте чистых и гладких коридоров — завалы из камней, провалившиеся стены, то там, то здесь — группки фосфоресцирующих насекомых, жалкие, сиротливо жмущиеся друг к другу. Каким-то образом они выбрались из своих «отростков» и теперь не знали, что делать, чем питаться и как жить дальше. Спутники Ренкра хотели было навести порядок, но быстро осознали бессмысленность любых попыток и лишь горестно взмахнули ушами. А Сирэм озабоченно покачал головой:
— Если и червята выбрались…
Они спустились чуть ниже и обнаружили, что мастера занимаются именно отловом и водворением на место детенышей каменных червей. В отростке, отведенном специально для этого, уже скопилось много червят, они слепо тыкались головами в стенки и невидимый барьер на выходе, извивались и даже попискивали, чего Ренкр от них совсем не ожидал.
Несколько мастеров замерли у стен и напряженно следили за тем, что происходит в коридоре. Их шарики-мо, обступив со всех сторон еще одного червенка, загоняли его в отросток. Детеныш норовил выскользнуть, но стоило ему направиться не туда, как шарики моментально срывались с места и ударялись о его нос; при этом мо вспыхивали и свод коридора наполнялся мечущимися туда-сюда тенями.
Мастера, как могло показаться на первый взгляд, стояли бездеятельно, лишь наблюдая за происходящим. Но присмотревшись, Ренкр заметил, как напряженно подрагивали нижние кончики их ушей, как выступили и медленно стекают, оставляя мягкие дорожки в шерсти, капли пота.
Четверка путников замерла, стараясь не шевелиться, чтобы не отвлекать горгулей. Лишь когда червенок оказался в отростке, Сирэм шагнул к своим собратьям, скорбно качая головой. Они опустили глаза.
— Все настолько плохо? — прошептал мастер.
— Гора умирает, — ответил тот самый толстячок, которого Ренкр запомнил еще по спору горгулей, пускать ли его наверх, к Глазу.
Остальные молча кивнули.
— Песнь? — едва слышно произнес Сирэм.
— Песнь, — подтвердил толстячок.
Ренкру стало страшно — так было сказано это слово. Мо потускнели и опустились к полу, словно им стало невыносимо тяжело летать.
Скарр растерянно посмотрел на мастеров, потом подошел тихонько к альву:
— Неужели они говорят о той самой Песне?
— О какой?
— Ты не знаешь? Потом расскажу.
Часть мастеров развернулась и ушла, остальные обступили чужаков и Гунмеля с Сирэмом.
— Вам удалось, — утвердительно сказал толстячок.
— Удалось, — прошептал Гунмель. — Только теперь я не уверен, стоило ли…
— Уверен, — промолвил толстячок. — Стоило. Просто тебе — как и нам всем
— слишком сложно смириться с мыслью, что необходимо было пожертвовать Горой, дабы спасти мир.
— Да, — выдохнул Гунмель. — «Дабы спасти мир!» О, спасители мира, радуйтесь! И пойте Песнь. И я тоже… спою…
ИНТЕРЛЮДИЯ
1
Горы, как и всякие живые существа, рождаются и умирают. Точно так же, как и у других живых существ, смерть горы вызывает у окружающих скорбь. Только зачастую скорбь эта во много раз сильнее, чем при гибели любого другого живого существа.
Так или иначе, смерть горы ощущают все ее обитатели — кто-то просыпается ночью в холодном поту, у кого-то перевернется все внутри, и он не сможет несколько дней поедать камни; некоторые на пару суток перестанут светиться. Мастера в этом случае поют Песнь. Эта Песнь — целый ритуал, длящийся до тех пор, пока каждый горгуль не изольет свою скорбь; это — прощание с горой, потому что (пусть и не сразу) мастера в конце концов вынуждены будут покинуть каменного мертвеца.
Готовятся к Песне недолго, нужно лишь, чтобы все горгули собрались в Сердце горы. Там и происходит прощание. Некоторые мастера считают, что своей Песнью они помогают умирающей отойти в мир иной. При этом горгули никогда (если вы, конечно, рискнете спросить об этом у скорбящих), никогда не скажут вам, что за «мир иной» они имеют в виду. Возможно, это просто миф, а возможно…
Как бы там ни было, горгули собираются и поют Песнь столько, сколько сочтут нужным.
И некоторые пустомели утверждают, что постороннее существо, оказавшееся в этот момент рядом с поющими, умирает от разрыва сердца, не выдержав той изливающейся наружу тоски.
2
— Страшная легенда! — прошептал Ренкр.
Молодой тролль кивнул и печально сморщил нос. Потом зацепился ногой за груду каменных обломков, споткнулся и, не поддержи его альв, непременно рухнул бы на грязный пол вертикали. Сейчас здесь было темно, потому что фосфоресцирующие насекомые перестали светиться, а от необычайно потускневших мо — какая польза?
— Я, наверное, не прав, но мне почему-то больнее от сознания, что Хвилл мертв, чем оттого, что Гора умирает, — признался Скарр, растерянно стягивая разорванную на рукаве рубаху, словно верил, что она может срастись, если как следует соединить оба края.
Лоскут треснул и остался в волосатой ладони тролля. Тот вздохнул, повертел в руках обрывок и отшвырнул его прочь.
