Глава восьмая
КЫСЫМ
…выбрали сами плаху получше,
чтоб с топором поострей, чтоб палач
знал бы дело. Каждый получит
свое средь созвездий лезвий и плах.
Каждый — свое. Выдохни воздух,
только душу на миг придержи.
И — покажется вдруг, что возле
плахи стоит не палач — жизнь.
— Я подожду у рощицы, — сказал Степан. — Меньше всего хочется устроить здесь гвалт и получить пулю в грудь. После всего-то — обидно будет…
— Да, конечно, ступай. Найдешь нас потом?
— Обижаешь, братец, — фыркнул вовкулак. Лихо подмигнул повесившему нос Мыколке и нырнул в кусты. Чоботы, тоже, видимо, не желавшие лишний раз попадаться людям на глаза, сноровисто последовали за ним.
— Это же была мама, правда? — тихонько прошептал Мыколка.
Андрий не нашелся что ответить, слишком был занят собою да зрелищем приближавшихся хат, вернее, одной-единственной хаты, куда он предпочел бы не заезжать. Но понимал: придется заехать, именно потому что оказался здесь и сейчас. Потому что просто так ничего не случается ни в Яви, ни в Нави, ни в Вырие.
«Значит, так суждено».
Солнце висело над селом молодым гарбузом; за заборами уже вовсю заходились проснувшиеся псы.
— Что ж вы молчите, дядьку?
Он наконец вспомнил про хлопчика. Покачал головой:
— Нет, тебе показалось, то была не твоя мама.
— Ну зачем вы обманываете, дядьку?!
— Да ведь это и не могла быть твоя мама. Она сейчас наверняка на небесах у Бога, в Раю, с янголами.
Мыколка только вздохнул:
— Правда ваша. А все-таки, знаете…
Их прервали — старушка, шагавшая к колодцу с ведрами, вдруг остановилась, словно ткнулась лбом в некую невидимую, непреодолимую преграду.
— Боже ж мой! — прошептала, восторженно глядя на Андрия. — Спаситель! Спаситель пожаловал!
— Доброго дня вам, паниматко, — поклонился Андрий. — Позвольте помочь с ведрами.
Старушка шарахнулась, будто он вознамерился насыпать ей за пазуху жменю живых мышей.
— Да как пан Андрий может такое говорить! Да что вы! Да я уж и привыкла. Привыкла, ей-богу! Столько лет… Галя ж уже пять годков как замуж вышла, так я одна живу, ну, еще иногда приходит Оксана по хозяйству помочь. И Гнатушка наезжает, как возможность появляется. Вот бы, панэ Андрию, его чаще отпускали… я понимаю, козацкий закон строгий, а все ж таки и сердце матери надо б уважать. Хотя что я, что ж это я?! — в хату, милый гостю, в хату!
Ирина поспешно вернулась на подворье, так и не набравши воды в ведра; распахнула ворота и настойчиво требовала, чтоб Андрий почтил посещеньем.
Некуда деваться — почтил. Тем более что с утра-то не завтракал, а из окон доносились такие запахи, что душа сама шла навпрысядки!
И уже смакуя отличные Иринины пампушки, Ярчук сам себе удивился: чего было бояться? Неужели — благодарности от матери спасенного тобою Гната? Конечно, благодарить бы ей следовало в первую очередь того, кто не так давно явился к тебе в гости с сундучком.
Но ведь и Андрий тогда жизнью своей рисковал, правильно?
Так чего ж нос воротить?
Мыколка, позабывши про ночные переживания, вовсю трещал, рассказывая бабушке Ирине, какой дядька Андрий бравый козак. При этом малый сообразил не распространяться про их приключения в Вырие и посвящал старушку в более обычные вещи (преимущественно им же самим и выдуманные).
Потом он задремал, и Андрий осторожно перенес его на печку, накрыл одеялом, а сам сел, чтобы опрокинуть еще чаркухорилки.
— Панэ Андрию…
— Да, паниматка?
— Вы уж простите, что осмеливаюсь второй раз о помощи просить, но… Если не вы, так уж никто мне и не поможет.
Старая Ирина едва не плакала — так, видно, угнетала ее сама только мысль о том, чтобы говорить о новой беде.
«Что за беда?» — рассердился сам на себя Андрий. И отставил в сторону недопитую чарку — пожалуй, чуть более резко, чем следовало бы.
— Что стряслось, паниматка? Обидел кто?
— Да нет, нет! Не в том дело…
И она рассказала — и Ярчук понял, что зря не прислушался к своим предчувствиям, будь они неладны, зря!..
* * *
С Костем Галя познакомилась на вечерницах. Она давно ходила в девках, хотя сверстницы ее уже — которая замуж выскочила, а которая и третьего ребеночка в колыбели качала. И вот углядела себе этого. Кость был из семьи заможной, так что пожелал поселиться отдельно от тещи, хотя не сказать, чтоб Ирина была такою уж въедливой… Ну да понятное дело, молодое, она не обижалась. Только за Галю радовалась, что наконец обрела дочка счастье. Опять же, хоть семья Костева жила в другом селе, но хату он себе выстроил здесь — поговаривали, с батькою о чем-то крупно поссорился, вот и… поговаривали даже, из-за Гали. Но на свадьбе ничего такого Ирина не заметила, а уж после не часто с ними виделась, с Костевыми-то родителями.
Чаще на могилку к ним ходила, чем живыми видала. Потому что два года назад село ихнее попалила орда — то, где Ирина жила, не тронули, а родное Костево — дотла, только свиньи бродили по пожарищу.
Кость тогда у них гостил, у родителей. Тела не нашли, но думали, что тоже… После набега мало кто остается в живых да на воле, а в ясыр попасть — все равно что помереть. Нет, во сто крат хуже, чем помереть.
Поэтому так удивились, когда Кость вернулся — месяц спустя, когда уж никто и не ждал, когда все свыклись с мыслью, что Галя стала вдовою, а сама она прислушалась наконец к уговорам матери и решила переселяться обратно в отцовский дом (одной-то вести хозяйство — ой как нелегко!).
И вот — вернулся.
И односельчане шептались: «Повезло!» — кто радостно, а кто и завистливо.
Сперва ни один не заметил странностей, появившихся у Костя. Да и странности… странные они были, странности эти, вот что!
Ведь если задуматься, как может себя вести человек, спасшийся от смерти? Ну, или вовсю радоваться да на каждом перекрестке об этом твердить кому ни попадя, либо наоборот — в молчанку играть. А этот, прости Господи… Едва заведешь с ним разговор о том дне, он отвечает, но как-то — сам не заметишь, как — переводит на другое. Да не просто на другое, а на такое, о чем тебе самой говорить не хочется.
Раньше так не умел; раньше вообще был обычным хлопцем, ну, может, только чуток спесивым из-за своей богатости. Теперь спесь не то чтоб пропала, а вроде бы запряталась глубоко-глубоко. Вот заговоришь с ним — он и отвечает приветливо, и даже часто возьмет тебя под локоток или к плечу прикоснется, чтобы будто лучше разъяснить, что сказать хочет, — а тебя от этого такой страх разбирает!.. Но и не побежишь же сразу прочь, вокруг люди (а даже если и нет никого!..), да и он — обычный же человек, нельзя же просто так взять и побежать!
