— Только если избранный сам этого захочет. Потому что самому себя убить очень трудно, а главное, нет никакой гарантии, что получится.
— Вампиры — самоубийцы?
— Вампиры — единственные, кто точно знают, что их после смерти уже ничего не ждет. И все равно рано или поздно каждый выбирает смерть.
— Почему? Усталость от жизни — это такой же миф, как надоевшее богатство или тяжкое бремя популярности…
— Устаешь не от жизни, устаешь от одиночества и от того, что все лучшее, что могло быть с тобой, уже позади. Ждать нечего, и рано или поздно у тебя остается только один выбор.
— Лучше выбирать, чем ждать. Вы сделаете то, что я хочу? Если я вам нужна — не медлите. Кстати, вы всегда ждете добровольцев? Так ведь можно и не дождаться…
— Вы снова о выборе. Вы его сделали, мне жаль…
Кристина не уловила то мгновение, когда Майкл исчез. Официантка заметила лишь то, что меню нести некому. Не удивилась.
Кристина не успела удивиться, даже когда мир дрогнул и поехал в сторону. Когда мир успокоился, Кристине было больно. Обнаженная, лицом вниз, с вывернутыми руками и ногами, она висела в полутора метрах от пола, когда-то давно выложенного керамической плиткой, образовывавшей рисунок — концентрические круги. Веревки, закрепленные на руках и ногах, уходили высоко вверх под купол заброшенной церкви и удерживали ее как раз в центре круга.
— Если ты помнишь, я говорил тебе, что кровь — это только традиция. Мы чтим традиции.
Чтобы увидеть Майкла, Кристине приходилось мучительно выгибать шею. Майкл стоял в двух шагах от неё, поигрывая чем-то блестящим, металлическим, Кристина не сразу поняла, что это скальпель.
— Обычно человек умирает, потеряв два литра крови. Ты потеряешь всю. Капля за каплей. Ты не умрешь от жажды, от потери крови, у кого-то другого могло бы не выдержать сердце. Но не у тебя. Ты будешь жить. И тебе будет больно, куда сильнее, чем сейчас.
Движения Майкла были совершенны. Десятки тончайших разрезов появились на теле Кристины. Он не задел ни одной артерии, ни одной крупной вены. Истертые плитки начали понемногу окрашиваться в новый цвет.
Из этой ловушки не было выхода. Не перегрызть веревки, даже не дотянуться, силы кончились, не дернуться, висеть грузом, который становится все легче, на каплю, еще на одну. Полтора метра — достаточно, чтобы упавшая капля превратилась в кляксу. Кристина сама превратилась в пятиконечную кляксу, боль, рожденная в кистях и лодыжках, к которым были привязаны веревки, выросла, растеклась по всему телу и заполнила голову. Иногда боль отступала, становилась меньше на миллиметр, и Кристине казалось, что вот сейчас все кончится, вот уже и не так больно. Ненадолго. Боль возвращалась, росла и снова уходила, лишь когда Кристина уже готова была потерять сознание. Этого она тоже не могла.
Наверное, где-то начинался и заканчивался день. Для кого-то пришло время пить кофе, а кто-то заваривал чай. Кристина попыталась считать секунды, продвинуться дальше одиннадцатой не получалось, так и считала на месте, не зная, сколько прошло — одиннадцать или тысяча одиннадцать. В какой-то момент особенно мучительной стала не сама боль, а мысль о том, что это навсегда. Потом Кристина начала мерзнуть, и от этого стало легче. Перед тем как все же отключиться, Кристина подумала, что больше не хочет летать.
Она очнулась в небольшой комнате. Кровать, тумбочка, стол, телевизор. Встала, удивленная своей уверенности и силе. Прислушалась. Боль не ушла, она даже не стала слабее, просто почему-то Кристина была сильнее боли. Зеркала в ванной не было. Были зеркальные стены. Кристина не увидела ничего. Ей не нашлось места в отражении.
Боль прорвалась сквозь новую силу, и руки сами выгнулись вверх… Кристина кричала. Её тело было одними рассвирепевшими легкими, гнавшими воздух через связки, чтобы тот, отражаясь от нёба, вибрируя в черепной кости, вырвался на свободу.
Стены в ванной больше не были зеркальными. Когда Кристина вышла из неё, пройдя по дорожке из битого стекла, на ней не было ни одной царапины. Она подняла осколок и попыталась порезать ладонь. Стекло не выдержало, треснуло, так и не поранив.
На столике у телевизора — газета. Попыталась вспомнить последнее число, чтобы сравнить с газетным. Не смогла. Попыталась прочесть название — этого языка она не знала, зато узнала человека с фотографии на первой полосе. Кристина знала точно, что это некролог. Один из трех, чью фамилию она написала на форуме.
В комнате обнаружились окна и двери. За окнами была ночь, а за одной из дверей — балкон. Огни внизу, огни со всех сторон. Это не её город. Скорее всего, это не её страна. Может быть, Бангкок, может, Куала-Лумпур. Кристина никогда не была на таком этаже. На двери её номера, теперь она уже не сомневалась, что находится в гостинице, написаны цифры 7534. Кристина решила, что первые две — номер этажа.
Она снова начала мерзнуть, ей хотелось заглянуть в шкаф, но лишь выключила свет и, уверенно развернув плечи, вернулась на балкон. Неожиданно легко забралась на перила. Не шагнула, упала вперед, ступни оторвались от перил, когда она уже не падала — висела параллельно земле. Страха не было, не было и восторга. Просто если не сделать этого, зачем эта боль?
Она не летела — плыла, легко касаясь окон, ныряя к нитям проводов, поднимаясь выше и выше, как серфингист, оседлавший девятый вал. Только холод. А еще ей не хотелось вниз, не хотелось увидеть живущих внизу, прилепленных к домам и земле. Кристина забиралась все выше и выше, когда боль пропала, и кто-то огромный, невидимый взял её в ладони. На мгновение она потеряла все: слух, зрение — она не чувствовала ничего, она просто выключилась, как послушная выключателю лампочка, и включилась снова.
Её талант различать настоящее по-прежнему был с ней. Она не знала, где она, но знала, что она в настоящем, можно до кости стереть руки об эти висящие в воздухе врата, разбить голову об эти скалы, так похожие на облака. И, не сделав ни шагу, Кристина знала, что никогда не сможет перешагнуть этот порог. Никогда не оставит следов на тропинке и не узнает, что за поворотом.
Она все-таки заставила себя подойти к порогу, приложить ладонь к прозрачной границе, попыталась сделать шаг. Так и осталась стоя лежать, всем телом опираясь на невидимую стену между здесь и там. Ночь, которая оставалась где-то в другом мире, пришла и сюда, Кристина не видела солнца, свет ушел, не дожидаясь заката, и было лишь мгновение, когда свет и тьма встретились. Хватило и его. Кристина не увидела — почувствовала этот взгляд всей кожей, каждым занывшим суставом, напрягшейся мышцей. Только печаль. Только прощание.
Боль вернулась. Кристина влетела-вплыла в номер. Опустилась на кровать с уверенностью сотого раза. Не удивилась темному силуэту.
— Теперь ты знаешь.
Не нужно было отвечать. Кристина взяла Майкла за руку и, не отпуская его и не включая свет, оделась. Было важно чувствовать его. Так и не отпустив друг друга, они вышли из номера и спустились в лобби
[2]
отеля. Снизу город казался еще больше, блестели витрины, окна в такси и лбы швейцаров в ожидании чаевых. Казалось, весь город превратился в фабрику по производству зеркал. Боль снова начала выбираться наружу, Кристина крепче сжала руку Майкла и оторвалась от земли.
