Не было никакой Большой Стены. Мы знали об этом всегда, мы не могли не знать: ничто, подобное Большой Стене, просто не может быть создано человеческими руками. Её и не создавали. Стена – просто граница. Граница, где кончается один мир и начинается другой. То, что она непроницаема, не предназначение, а свойство.
Человечек, нарисованный на одной стороне листа бумаги, – не может перейти на другую. И дело не в том, что бумага прочна. Дело в том, что таковы свойства двумерного мира. У нас тут веселее – есть объем. Но выпрыгнуть на другую сторону мы все равно не можем.
В проклятый день и час свойства нашего мира стали другими – и появилась Стена. Быть может, так уже было. В проклятый день и час кто-то снова слишком долго смотрел в бездну, и бездна увидела нас… Я не знаю, где причина, а где следствие, но есть вещи, которых здесь быть не должно. Волки – только тени того, что пришло в этот мир. «Год от года всё холоднее…» – когда-нибудь мы можем проснуться в месте, где никто не знает, что такое лето. То, что проникло в наш мир, перемалывало мир под себя… Во всяком случае, я знаю, где оно меня ждет… Достаточно идти против северного ветра.
Мокаша слушала меня со снисходительностью учителя, принимающего экзамен у любимого ученика. Мокаша не добавила ни слова.
Костер догорал, языки пламени зря шарили вокруг – хворост кончился, надо бы сходить, но было страшно пошевелиться. Кажется: шевельнешься, не рассчитаешь – и выпадешь из этой ночи.
Костяное отделение, Маргарита и остатки Черных ушли засветло. Я их не виню: существует предел, который не переступает ни долг, ни дружба. Собственно, они бы мне только мешали. Если бы я был в состоянии использовать их как пушечное мясо – могли бы помочь. Я был не в состоянии.
Алёхин честно потратил много слов и даже попытался дать мне подзатыльник. Лейтенант считал, что заканчивать дело должны ведьмы. Я тоже так бы считал. До того, как вернулся. Просто я знал, что ведьмы сделали большее, что могли, – послали меня. По каким-то причинам тот, встреча с которым мне предстоит, был для ведьм неуязвим. Думаю, это обстоятельство их не слишком радовало, в конце концов, с вершины Лысой Горы они привыкли видеть всё маленьким и неважным. Придется отвыкать.
Данилу я отправил сам. Кто-то же должен присмотреть за нашей квартирой на Прорезной. Остались Голубой Дракон и костер, который вот-вот отдаст последнее тепло в небо…
– Ты теперь так крут, что не боишься замерзнуть? – Карина шагнула в огненное из черного. Не знал, что можно тащить такую груду веток так тихо…
– Я теперь так крут, что жду, когда кто-нибудь другой позаботится об огне…
– Я могу заботиться не только о нем…
От костра было достаточно света, чтобы я наконец-то смог рассмотреть татуировку Карины. У птицы, обнимающей крыльями бедра Карины, была довольно странная голова: вместо клюва – пасть и довольно неприятные вертикальные зрачки. Фактически это была крылатая змея.
Глава десятая
Полет дракона
Исторически чувство радости связано с видом доступной пищи. Если вам кто-то внезапно рад… стоит задуматься.
Доктор Лектор. Здравствуй, пища!
Идти было легко. Направление я чувствовал тонкой болью в груди. Земля послушно ложилась под ноги, хрустя вымерзшей травой. Карина не отставала, что было нехорошо. Без своей брони она двигалась быстро, но явно не в том направлении. Если человек идет в место, откуда вряд ли вернется, – значит, он выбрал не то направление.
Голубой Дракон кормился. С этим у него всегда был порядок – точнее, это был талант. Котяра уходил на охоту с уверенностью Григоряна, заходящего в лавку выпить пива. Причем, если у Григоряна рубли могли кончиться, а жажда остаться, то у Дракона желания всегда соответствовали возможностям. И вовсе не потому, что у него были скромные желания.
Птичкам я обрадовался. Никогда их не любил, не радовался их пению – особенно по утрам. В этот раз я уже давно не спал, а с другой стороны, уж больно все было пусто и неопределенно. Долго. В принципе, я был готов порадоваться даже стервятникам – просто для разнообразия.
Судя по траектории, птицы тоже обрадовались. Радость была глобальная и целеустремленная. Фактически, если бы я не сделал шаг в сторону, мы бы слились в единое целое, причем у вновь образовавшегося организма жизнь была бы насыщенной, но короткой – секунд на пять. Дольше с клювом в мозге не живут.
Я не успел добить сошедшую с ума птицу – Голубой Дракон оказался быстрее. Судя по урчанию, он тоже был рад, что у нас появились попутчики. Пусть даже они были с нами так недолго. Карина не отступала в сторону, две птицы, пикировавшие на нее, встретились с саблей. Металл оказался прочнее.
Обычно, когда видишь черную птицу, думаешь, что это ворон. Котяра с увлечением пожирал уже вторую тушку, да и третью отпускать не хотел. Чтобы рассмотреть, мне пришлось быть упорным. Птица была примерно в таком же родстве с вороном, как и недавние волки – с волками настоящими. То есть «издалека легко принять за».
На самом деле, я вообще не понимал, как это существо могло подняться в воздух, разве что кто-то им в нас кинул. Я, конечно, знаю анекдот про шмеля, но эти крылья вряд ли могли двигаться со скоростью шмелиных. Они вообще не могли двигаться. Клюв был больше похож на копье, чем на клюв. Клюв – он ведь должен открываться?.. Либо эти птички питаются каким-то особым способом, либо еда им вообще не нужна – очень трудно есть, если у тебя в теле нет дырки, через которую что-то снаружи может попадать внутрь.
Если бы с нами был Григорян, может быть, он что-то смог бы сделать с моими бесполезными открытиями. Подсказал бы, как, зная, что у птиц не открывается клюв, их быстрее и сподручнее убивать.
Всё, что мы успели сделать, это отступить к лесу. По идее, летающие предпочитают открытое пространство. Этих птичек деревья не смущали – мы попали под град самонаводящихся копий, каждое из которых нужно не только отбить, но и прибить, чтобы не дать второй попытки.
Голубой Дракон урчал всё громче. Сколько я его знаю, урчание означает, что дела идут именно так, как ему хотелось бы. А ведь и ему уже пару раз досталось, да и урчание его стало явно слишком громким: если бы не постепенное нарастание обертонов, я бы решил, что его издает лев особо крупных размеров. Я ошибся.
Когда лапа выдернула из воздуха очередную птичку – кот не прыгал. Зачем прыгать, если можно просто достать. Котик, который может достать воробушка с любой ветки, – худший из кошмаров воробушка.
Мой меч мог отдохнуть. Карина опустилась на колени, опираясь на воткнутую в землю саблю. Самое время помолиться.
Рык, удар, еще, Голубой Дракон купался в птицах, а те даже не пытались избежать своей уже понятной участи.
Птицы кончились. Чудовище, когда-то бывшее моим котом, явно разочарованно вздохнуло – и принялось есть.
Потом кто-то открыл в небе дыру.
Надо было бежать, надо было срочно закапываться в землю, осваивать невидимость или просто закрыть глаза и попрощаться. Никакая ловкость не поможет попавшему в жерло вулкана: тысячи птиц, которые не должны были летать, – летели на нас. Даже если все они умрут, так и не долетев, нам хватит удара их еще теплых трупов.
