Мимо меня, рядом со мной – всё находилось в движении, все находилось в скольжении. Что потяжелее – по льду, что полегче – старалось оторваться от поверхности и взлететь.
Как кукушники умудрялись выбираться из форта?
Слова Ивана, о том, что они могли бы покончить с кукушниками в любой момент, теперь звучали пустым бахвальством. Если бы я предвидел в какую ситуацию попаду, я бы тоже, скорее всего, махнул бы на форт рукой. Здесь явно пригодилась бы катапульта, причем, что хорошо – не пришлось бы заботиться о точности – любой снаряд, под влиянием тяги прилетел бы точно в цель.
Скользя на четырех костях, я надеялся только на то, что дела уже достаточно плохи – настолько, что хуже не станет. Вообще, стоит встать на четвереньки, как начинаешь лучше понимать животных: когда видишь лишь то, что лежит у тебя под ногами, это сильно сужает горизонт. Поэтому ответ на вопрос, что забыл Голубой Дракон у меня на плечах, думаю звучит так: ему нравится, когда я тоже попадаю в его поле зрения. А может быть, у него врожденная тяга к расширению горизонта.
Мимо несколько раз пролетели кукушники – эти скользили в специфической стойке, к которой лучше всего подходит слово «раскоряка», зато, в отличие от меня, они были в позиции, а не в позе… Островок, где должен был располагаться форт, вырастал впереди с такой скоростью, что на мгновение я вообразил себя капитаном корабля, несущегося на рифы. Столкновение было неизбежно и тот факт, что мне не суждено пойти на дно, как-то не слишком утешал. Утешило то, что рифами оказались горы мусора, снесенные тягой к подножию форта. Торможение получилось противным, но безопасным. Лучше так, чем наоборот. Кукушники не тормозили. Один из них, скользивший в нескольких метрах от меня, в последний момент оттолкнулся ото льда и влетел на нижнюю террасу. Наверное, я бы тоже так смог. Если бы я не тащил на себе меч, на плечах у меня не восседал кот, и к тому же я остался бы на ногах. Что я еще забыл? Ах да – если бы я был кукушником. Скользя среди гор мусора, я сам себе ответил на вопрос, где обитатели форта берут еду. Остатки пищи составляли весомую часть местного рельефа. Весной лед таял, прекращалась тяга – кукушники оставались без пропитания и впадали в спячку. Всё логично. Непонятно только откуда эта тяга берется.
То, что её приемные детки просто приспособились к ней, было понятно. Почему-то меня даже больше беспокоило, почему она так специфически включается и выключается – как будто замерзание и таяние льда является определяющим моментом её существования.
Давление не уменьшалось, да и тяга, которая всё это время продолжала упрямо толкать меня к форту, возросла еще больше. Если всё так и будет продолжаться, меня ждет печальный конец. На самом деле, я уже с трудом соображал и двигался только благодаря тяге. Впереди зиял провал, в который со свирепым свистом проваливалось всё, что не застряло на ближних подступах или не было выловлено кукушниками. Фактически я был уже почти внутри форта. Смущало одно: как я ни старался – форта как раз и не видел. Вокруг раскинулся многоярусный городок из мусора. Кукушники, количество которых просто не укладывалось в голове, копошились в горах отходов в поисках, надо полагать, пищи, совершенно не обращая внимания на человека с котом на загривке. Над всем этим возвышалось сооружение, которое должно было быть видно с расстояния многих километров и было чем угодно, только не старинным укреплением. Больше всего это походило на торчащее из земли ледяное крыло. Судя по нему, птичка была весьма высокого полета. Вероятно, именно, из-за своей прозрачности оно и не было видно с большого расстояния.
Между тем, дорога вглубь мусорного массива постепенно превратилась в туннель, который, к тому же, пошел под уклон. Изрядная скорость, которую я набрал, не оставляла мне особых вариантов – я летел вниз уже почти оторвавшись ото льда…
Глава восемнадцатая
Вертикальное крыло
Невозможно обыграть в шахматы человека, играющего по собственным правилам.
Из выступления президента федерации по боям без правил
Это было по-настоящему больно. А перед тем – по настоящему страшно. Конечно, гора мусора, на которую мы свалились, смягчила удар. Ровно настолько, чтобы я не распался на десяток маленьких детективов алексов, которые могли бы вместе прикинуть, как им выходить из сложившейся ситуации, с куда большим успехом, чем один большой, с одной-единственной, но едва не расколовшейся и потому жутко болящей головой. Интересно – это мне так трудно думать, потому что болит голова, или это она болит оттого, что мыслительным процессам что-то препятствует? Вот у Трыща болит голова? А у Голубого Дракона?
Вместе с тем, непонятно почему я чувствовал поразительное облегчение. Лишь увидев прохаживающегося вразвалочку Голубого Дракона, я понял – тяга приказала долго жить. Когда ни с того ни с сего становится хорошо, опытный солдат делает ноги. Вероятно, у кота было опыта больше чем у меня, и теперь худшим из вариантов кошачьего ора он пытался убедить меня последовать за ним. Что я и сделал.
Ледяной желоб плавно превратившийся в туннель заканчивался камерой, на дно которой мы и свалились. Здесь была конечная точка маршрута, проложенного тягой. Если во всем этом есть какой-то смысл, то искать его нужно именно здесь. Стены камеры могли бы стать поводом для создания новой религии. Вероятно, когда муравей попадает на ладонь он видит что-то подобное. Морщины, складки – мне даже показалось, что стены мягкие. Настолько мягкие, насколько может быть мягкой кожа человека, для пробегающего по ней, муравья. Еще здесь было холодно. Точнее очень холодно. Если я здесь вдруг вспотею, то рискую покрыться ледяной коркой. Кот прав – лучше держаться от этого места подальше.
От камеры отходил лаз. Судя по всему, это была трещина в породе, расширенная усилиями кирки и лопаты. Следовательно, проделан он был не кукушниками. Эти использовали лишь то, что уже было сделано кем-то до них. Если этот лаз сквозной и достаточно длинный, то я стою как раз перед ответом на вопрос, каким образом кукушники преодолевают тягу. Стоять долго мне не пришлось, неуклонно накапливающийся в камере мусор фактически выталкивал нас в туннель. Голубой Дракон, который, наверное, в прошлой жизни уже здесь бывал, уверенно направился в лаз. Худшее, что можно придумать во взаимоотношениях с котом – это показать, что ты ему не доверяешь. На пути доверия, согнувшись в три погибели и все равно пытаясь расширить проход с помощью собственного черепа, я успел пройти несколько шагов, когда это случилось. Похоже, та самая «ладонь» сжалась в кулак. Движение было слишком быстрым – камера на долю секунды превратилось во что-то другое, чтобы потом снова стать собой. С одним отличием – она была пуста. ни пылинки. Я не настолько мнителен, чтобы вообразить, будто меня ждет участь, отличная от судьбы того, что наполняло камеру. Предпочитаю менее аккуратную смерть. Что-нибудь в духе пускающего слюни старика. Когда будем ехать в Киев, придется теперь мне по утрам приносить крыс для Голубого Дракона – он это заслужил.
Я шел, пригнувшись, достаточно долго, чтобы у меня появились сомнения, что я смогу выпрямить спину, даже если для этого будет достаточно места. Хотя было темно, но я был уверен, что Голубой Дракон держит хвост трубой. Как раз в тот момент, когда я достаточно созрел, чтобы проверять наличие глаз с помощью нажимания на них пальцами – я ослеп. На несколько секунд – так бывает, когда человек, посчитавший себя кротом, попадает на свет. Это было самое счастливое ослепление в истории. Туннель шел дальше, но в этом месте моя спина все-таки выпрямилась, глаза снова видели, а мне удалось выбраться на поверхность. Я дошел до еще одного, на этот раз абсолютно безопасного входа в туннель.
