Все так же привалившись к стене, Усикава еще долго следил за входящими и выходящими из подъезда. А может, Фукаэри все-таки передумает и вернется? Или вспомнит, что забыла в квартире какие-то важные вещи? Но она, конечно, не вернулась. Ибо твердо решила убраться отсюда — и никогда больше не приходить.
Всю вторую половину дня Усикава провел в состоянии абсолютного бессилия. Сердце стучало глуше и медленней, чем обычно. Перед глазами расплывался туман, суставы поскрипывали при движении. Закрывая глаза, он ощущал под ребрами сосущую боль от пронзительного взгляда Фукаэри. Эта боль накатывала снова и снова, точно волны на морском берегу. Такая нестерпимая, что Усикава невольно морщился. И в то же время — такая теплая, что внутри него словно оттаивал тот, кем он никогда не ощущал себя прежде.
Подобной теплоты так и не смогли подарить ему ни жена, ни дочери, ни дом с газоном в Тюоринкане. Всю жизнь его сердце напоминало кусок мерзлой глины. С этой твердой ледяной сердцевиной он свыкся настолько, что даже не замечал ее холода. Для него это было «нормальной температурой». Но пронзительный взгляд Фукаэри, похоже, растопил это лед, пускай ненадолго. Оттого и проснулась в груди эта странная боль. Очевидно, до сих пор душа Усикавы замораживала эту боль ради самозащиты. И лишь теперь ей стало по-настоящему больно — и удивительно хорошо. Настоящая теплота не приходит без боли. Нравится одно — терпи другое. Справедливая сделка, хотя и не ведомо с кем.
До самого заката Усикава просидел с этим странным чувством в груди, терзаясь и согреваясь одновременно. Смиренно и кротко, ни пальцем не шевеля. Стоял тихий, безветренный зимний день. По залитой солнцем улице двигались люди. Но вот солнце склонилось на запад, спряталось за крыши домов, и день подошел к концу. Душа Усикавы утратила теплоту и приготовилась снова замерзнуть.
Глубоко вздохнув, он с трудом отлепил от стены затекшую спину и попытался размять конечности. Онемение отпустило еще не везде, но по квартире ходить уже можно. Кое-как поднявшись, Усикава повертел короткой толстой шеей. Раз семь или восемь сжал-разжал пальцы и приступил к своей обычной разминке на полу. Суставы звонко хрустели, но к мышцам понемногу возвращалась их обычная гибкость.
Наступил час, когда жильцы возвращаются с работы или учебы. Продолжай слежку, велел себе Усикава. Нравится тебе или нет. Прав ты при этом или неправ. Начатое дело нужно доводить до конца. Тем более, когда от этого зависит твоя жизнь. Хватит сидеть на дне ямы с никуда не ведущими мыслями в голове.
И он снова пристроился за камерой. За окном стемнело, над входом в подъезд загорелся свет. Видно, сработал таймер. Один за другим жильцы ныряли в подъезд, точно безымянные птицы, что возвращаются в свои убогие гнезда. Тэнго Каваны среди них не было. Но он должен появиться со дня на день. Не может же он до бесконечности торчать в больнице у отца. Наверняка к началу недели вернется в Токио, чтобы выйти на работу. Значит, появится не сегодня, так завтра. Усикава чуял это нутром.
Возможно, ты и правда скользкий червяк в грязи под придорожным булыжником, повторял он себе. Это ладно, это ты и сам признаешь. Но червяк ты способный и терпеливый. От цели своей так просто не отказываешься. Была бы зацепка — до Истины доберешься. И будешь ползти хоть по отвесной стене, пока не доползешь, куда нужно. Только для этого придется заморозить себя изнутри. Именно холод в сердце тебе сейчас нужен как воздух.
Усикава размял руки перед камерой. Все пальцы работали как положено.
Да, сказал он себе, обычные люди могут много такого, чего тебе не дано. Увы, это так. Сажем, играть в теннис или кататься на лыжах. Работать в фирме или жить счастливо со своей семьей. Но, с другой стороны, ведь и ты можешь делать то, что не может никто другой. Совсем не многое — зато очень здорово. Не ради аплодисментов или подачек от публики. Вот и покажи людям свое настоящее мастерство.
В полдесятого Усикава решил работу закончить. Вывалил из консервной банки в кастрюлю куриный суп, разогрел на плитке и съел до последней капли вместе с парой французских булочек. Сжевал одно яблоко с кожурой. Сходил в туалет, справил нужду, почистил зубы. Вернулся в комнату, расстелил на полу спальник, влез туда в одном нижнем белье. И, задернув до самого горла молнию, стал похож на огромного толстого червяка.
Так закончился еще один день Усикавы. Никакого улова он не принес. Ну разве что убедил Усикаву в том, что Фукаэри действительно ушла с вещами и сюда уже не вернется. Куда ушла, он не знает. Куда-то. Лежа в спальнике, Усикава помотал головой. Это его уже не касается. Вскоре тело немного согрелось, сознание отключилось, и он провалился в глубокий сон. А маленький кристаллик льда уже разрастался заново в самых недрах его души.
На следующий день ничего примечательного не случилось. До субботы оставалось еще двое суток. За окном было тепло и безветренно — так же, как и вчера. Многие жильцы дома спали чуть ли не до обеда. Все утро Усикава просидел у подоконника, слушая на малой громкости радио — новости «Эн-эйч-кей», дорожную сводку, прогноз погоды и так далее.
Ближе к десяти прилетела большая ворона и уселась на безлюдном крыльце. Бдительно огляделась, несколько раз кивнула. Ее толстый огромный клюв так и ходил вверх-вниз, а иссиня-черные крылья блестели на солнце. Но тут, как всегда, прикатил почтальон на маленьком красном мотоцикле. Неохотно расправив крылья, ворона взлетела, отрывисто каркнула и куда-то исчезла. Почтальон распихал почту по ящикам и уехал, а крыльцо оккупировала стайка воробьев. Погалдев у подъезда, птахи быстро смекнули, что поживиться тут нечем, и улетели прочь. На их месте возник полосатый кот с антиблошиным ошейником. Видно, из соседнего дома — Усикава видел его впервые. Кот окропил жухлый газон, понюхал помеченное место. То ли чего-то не одобрив, то ли просто от скуки он недовольно подергал усами, задрал хвост кочергой и скрылся за ближайшим углом.
С утра до полудня из дома вышло лишь несколько человек. Судя по виду, все они отправлялись либо в гости, либо за покупками в ближайшие магазины. Каждого из них Усикава давно уже знал в лицо. Хотя о чем эти люди думают и чем живут, его совершенно не интересовало. И даже представлять не хотелось.
Жизни ваши наверняка имеют для вас некий смысл, рассуждал он. И это понятно. Только мне это все до лампочки. Для меня вы — лишь бумажные фигурки людей, мелькающие перед картонными декорациями. Лично мне нужно от вас лишь одно: чтобы вы не мешали мне работать. А потому оставайтесь-ка бумажными и дальше.
— Вот так-то, госпожа Большая Груша! — обращался он в камеру к выходящей из дома женщине средних лет с отвислым задом, похожим на грушу. — Вы сделаны из бумаги. На самом деле вас нет. Вы не знали? Хотя, конечно, для бумажного человечка у вас слишком толстая задница.
Но чем дольше он рассуждал в таком ключе, тем бессмысленней и незначительнее казались ему и сам окружающий пейзаж, и то, что на его фоне происходит. Так, может, никакого пейзажа и нет? Может, это мир бумажных человечков водит меня за нос? От подобных мыслей Усикаве стало неуютно. Видимо, он слишком долго просидел один в пустой квартире, продолжая идиотскую слежку. Тут у любого поедет крыша. Пожалуй, нужно стремиться все мысли проговаривать вслух.
